* * *
В середине апреля 1943 года несколько казаков из дивизиона Кононова, захватив с собой оружие, ушли в лес к партизанам.
Через два месяца в партизанский отряд Королева, действующий под Могилевом, перешли с оружием еще 16 казаков из бывших военнопленных. Уговорил их на переход к партизанам заместитель командира эскадрона Николай Гагарин. Был он из князей. Его отец служил в имперской разведке и носил оперативное имя Бархан. Сразу же после революции семья Гагариных покинула Россию. Семья жила в Турции, Франции, Бельгии, Югославии.
Повзрослев, Николай Гагарин-младший закончил военную академию. Знал французский, немецкий, сербский, словенский и русский языки. Попав в плен, заявил, что ненавидит большевиков. Немцы предложили ему должность заместителя командира эскадрона в казачьем дивизионе. Его личное дело легло на стол Виктора Абакумова. Перелистывая листы, тот спросил:
– В самом деле князь? Или за границей все, кто Гагарины – князья?
Адъютант подтвердил:
– Так точно. Князь. Кроме того, все близкие родственники – мать, братья, сестры, живут в Америке, Франции, Бельгии, Польше, Австрии. Братья Дмитрий и Алексей – офицеры американской армии. Один из братьев, Сергей – служил во Франции, пропал без вести.
Князь Гагарин был идеальным объектом для вербовки.
Абакумов приказал разработать систему агентурно-оперативных мероприятий по его привлечению к сотрудничеству. Через линию фронта был отправлен лейтенант госбезопасности Бескаравайный, в прошлом выпускник филфака Ленинградского университета. Но подкупить Гагарина оказалось невозможно. Князь – молодой, холеный, с тонко подбритыми усиками – любил и ненавидел совершенно искренне.
Бескаравайный, по легенде Михаил Смирнов, это понял сразу же. С интеллигентным образованным Гагариным он сразу же перешел на ты. В первое же воскресенье они пошли вдвоем в увольнение. Гагарина очень интересовал Ленинград, или Санкт-Петербург, в котором он когда-то родился. Был морозный солнечный день. Холодно. Решили зайти в ресторан.
Гагарин не отказался от приглашения. Через три часа Бескаравайный привел его на явочную квартиру и там показал фотографии умирающих от голода ленинградцев. Лица убитых и умерших детей, распоряжения немецкого командования об уничтожении города.
Князь закурил, жадно затянувшись, выпустил дым из ноздрей тонкого породистого носа. Сказал:
– Чего-то подобного я ожидал. – Потом спросил: – А если я откажусь?
Бескаравайный не ответил.
Князь Гагарин усмехнулся.
– Впрочем, не отвечайте, алягер ком алягер.
Загасил сигарету и дал согласие работать на советскую разведку.
После перехода к партизанам его срочно доставили в Москву. Князь прошел подготовку в разведшколе и был вновь отправлен в Европу, с заданием от Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии.
* * *
Из штаба командующего тыловым районом группы армий «Центр» прибыли несколько офицеров с переводчиком. Опрашивали Кононова, Ритберга, офицеров, рядовых казаков. Уехали.
На следующий день дивизион получил приказание сдать оружие. Личному составу ждать в казармах. Увольнения и отпуска запретить. Карабины, пулеметы сдали и опечатали в оружейных комнатах. Выставили усиленный немецкий караул. Через несколько дней поступил приказ сдать личное оружие офицерам. Те ответили отказом. Назревал бунт. Немцы взяли под арест несколько казаков. Для этого дела срочно оборудовали арестантскую. На окна спешно поставили ржавые решетки. Возле дверей поставили часового, толстого немца в каске. Арестантская была маленькая, сырая, в первый же день стены исписали и исцарапали гвоздем. Надписи были разные, но в основном имена, фамилии, родной город. Кто-то нарисовал голого Сталина, стоящего раком.
По утрам стояли табачная вонь, смрад, пахло несвежим мокрым бельем и портянками. Арестованных поднимали в шесть часов утра. Они убирали матрацы, завтракали, и их выгоняли на строевые занятия. После обеда вновь раскладывали соломенные тюфяки, стелили на них одеяла. Лежа смолили самосад и сигареты, коротали время рассказами о прошлой жизни. Гадали, что будет дальше, отправят обратно в лагерь или, может быть, пошлют на работу в шахты.
Кутаясь в шинель, Кононов вышел на улицу, постоял возле крыльца, слушая, как вдоль здания прохаживался часовой. Под его ногами шуршал гравий, часовой шумно сопел и что-то тихо насвистывал.
Дул сильный ветер, внезапно пошел холодный апрельский дождь. Тревога притаилась в казарме, на конюшне.
«Что делать? Сдаться? Смириться со сдачей оружия? Позволить, чтобы казаков, поверивших ему, вновь отправили в лагерь военнопленных?»
Выскочил ординарец.
– Господин полковник, куда вы? Дождь… Промокнете!
– Ты вот что, братец. Через полчаса собери-ка мне офицеров.
– Слушаюсь!
Собравшимся офицерам Кононов объявил план действий. Приказал соблюдать дисциплину.
Граф Ритберг по телефону срочно связался с генералом Шенкендорфом и следующим утром вместе с полковником Кононовым выехал в Могилев. Их принял адъютант командующего войсками тыла майор Краузе, выслушал, тут же по телефону доложил о них генералу. Шенкендорф подумал. Закурил сигарету.
– Через десять минут я их жду у себя. И пришлите ко мне переводчика. Полковник Кононов хорошо воюет, но никак не может выучить немецкий. Впрочем, точно так же, как и я – русский.
Офицеры вошли в кабинет возбужденные, с покрасневшими от холода и волнения лицами. Звеня шпорами, полковник Кононов прошел к письменному столу. Граф Ритберг неотступно следовал рядом. Потемневшие и облупившиеся кожаные ножны висели на боку у Кононова. В ножнах была кривая кавказская шашка. Он был в черной заломленной папахе, немецкой шинели. Лицо его было серьезно.
На улице внезапно похолодало. Дождь за окном сменился снегопадом. Но в генеральском кабинете было тепло и уютно. Он был обставлен с военным изыском. Высокие книжные шкафы, черный кожаный диван, несколько массивных стульев и большой дубовый стол. На нем стояли телефонный аппарат, бронзовая чернильница, стакан с цветными карандашами. Настольная лампа с зеленым абажуром разливала мягкий свет. Со стены строго смотрел Адольф Гитлер в коричневом мундире.
Командующий войсками тыла группы армий «Центр» генерал Шенкендорф сидел за столом усталый и встревоженный. Он был не в духе, нервничал. Мучил застарелый простатит. Ему уже давно предлагали лечь на операцию, но место солдата на войне, а не на госпитальной койке. За его спиной стоял переводчик.
Кононов отдал честь и негромко, но четко представился. Вслед за ним щелкнул каблуками и представился граф Ритберг.
– Чем обязан? – спросил Шенкендорф офицеров.
Кононов положил на стол генерала написанный с вечера рапорт.
Полковник Кононов и граф Ритберг, вытянувшись в стойку, стояли перед командующим войсками тыла.
