– При этом мне не нужно рассказывать о том, что во Франции линия фронта ближе, чем где-бы то ни было, подошла к нашим высоким штабам, что заставляет их подумывать о предательских сепаратных переговорах с командованием союзнических армий. Меня интересует суть. Да, Кейтель, суть, – продалбливал Гитлер крышку стола негнущимся указательным пальцем правой руки. И все с напряжением следили за этими его движениями, подсознательно опасаясь, как бы вновь не рвануло, как это произошло днем в зале павильона для совещаний. Поди знай! – Меня интересует положение вещей в принципе.
– Но, мой фюрер, – пытался фельдмаршал остановить нагнетание страстей, – мне пока трудно говорить об этом. Ситуация слишком усложнена.
– Неужели усложнена?! – входил в раж фюрер. Все то время, что прошло после взрыва, Гитлер стоически сдерживался, маскируя всякие эмоции и не предаваясь в открытую каким-либо переживаниям. Очевидно, он все еще пребывал под магическим воздействием чудодейственности своего спасения. Благодарный Всевышнему за покровительство, он вполне резонно считал, что теперь может хоть на какое-то время освободить себя от мелочности бытия, от ставших привычными для «Волчьего логова» сплетен, дрязг и взаимного нетерпения всех собравшихся под крышей ставки.
Однако теперь каждому стало ясно, что на самом деле монашеское многотерпение фюрера – не что иное, как мина замедленного действия.
– …Она усложнена! – вскричал фюрер, приподнимаясь, но, мимолетно взглянув на стол, вновь уселся и нервно повертел головой, будто искал, куда бы уйти от этого погибельного места. – Кем она усложнена? Там, во Франции, генерал Штюльпнагель. Там – фельдмаршал фон Клюге, который обязан нам всем, чем только может быть обязан фельдмаршал своему командованию. Наконец, войска, находящиеся во Франции, – слегка замялся Гитлер и приглушил голос, – контролирует Роммель. Даже страшно вообразить, что и этот фельдмаршал может предать. Роммель, известнейший полководец Европы! Что вы так недоверчиво смотрите на меня, Кейтель? Да, полководец…
– Не смею возражать, мой фюрер, – только сейчас по-настоящему вытянулся в струнку начальник генштаба. Он был признателен случаю, благодаря которому первым опомнился и первым бросился спасать фюрера. Что было бы, если бы в момент взрыва он занимался поисками этого Африканского Циклопа полковника фон Штауффенберга? Еще чего доброго, его заподозрили бы в пособничестве террористу. – Роммель есть Роммель.
Несколько секунд фюрер выжидающе смотрел на Кейтеля. Ответ явно разочаровал его. Гитлер жаждал возражений, спора, самоутверждения в каких-то своих мыслях и подозрениях.
– Так что будем делать? – совершил он умопомрачительный переход от яростного гнева до трезвой рассудительности верховного главнокомандующего. – Какими реальными силами мы располагаем сейчас, чтобы еще до утра погасить путч в Париже, как это уже делается в Берлине?
– Гестапо, полиция, СД – парализованы, – напомнил Геринг. – Командование войск вермахта, по существу, на стороне заговорщиков. К сожалению. Предполагаю, что к утру сможем подбросить батальон охраны и десяток-другой техников люфтваффе с ближайшего аэродрома. Еще лучше – десантировать туда из Германии батальон эсэсовцев. Хорошо бы – под командованием Скорцени.
– Он занят в Берлине, – напрочь отсек такую возможность фюрер.
– В любом случае, если объединить все названные силы…
– Но к тому времени Штюльпнагель и Роммель отзовут полк-другой с фронта, – возразил начальник штаба оперативного руководства вермахтом генерал Йодль. – И мы еще точно не знаем какие именно. Само собой разумеется, все расквартированные во Франции части уже получили приказ не подчиняться никаким указаниям Штюльпнагеля. Но ведь нужно еще знать настроения их командиров.
– Знать которые мы пока что не можем, – вновь взял инициативу в свои руки фюрер, загоняя в тупик всех остальных. Пока что он отвергал всякий реальный ход, ничего не предлагая взамен. – И нам опять придется брать Париж штурмом, осаждая собственных генералов.
Все умолкли. Следуя примеру фюрера, каждый мог сказать нечто такое, что очень просто доказывало бы невозможность подавления путча в Париже. Но ситуация требовала иного.
И вот тогда-то вице-адмирала Фосса внезапно осенило:
– Господа, – поднялся он с таким видом, словно собирался провозгласить тост или сообщить о коронации нового фюрера. – Вы совершенно забыли о военных моряках.
– Да при чем здесь моряки? – легкомысленно отмахнулся Геринг, как это делал всегда, когда в его присутствии кто-то упоминал о «кригсмарине» как о военной силе. – Речь идет о Париже.
– А почему вы, господин рейхсмаршал, считаете, что, в Париже не может быть моряков? Хотя бы тех, что расквартированы там, – вежливо уточнил Фосс. – Их, конечно, немного. В основном – из различных служб, подчиняющихся штабу командующего западной группой военно-морских сил адмирала Кранке. К тому же это закоренелые тыловики. Но что-то мне кажется, что Штюльпнагель просто-напросто забыл об их существовании. Как это случается каждый раз, когда планы сочиняются в вермахтовских штабах, – добавил вице-адмирал уже исключительно для Кейтеля.
– Так-так… – подбодрил Гитлер, загораясь его идеей. – Интересно. А ведь я знаю адмирала Кранке: это довольно решительный человек.
– И будет польщен тем, что о нем вспомнили в ставке, – впервые нарушил свое молчание командующий военно-морскими силами гроссадмирал Дениц. – Гросс-адмирала не смутило то обстоятельство, что не он первый обратился к «береговым крысам» Кранке. Главное, что речь шла о моряках.
– Мы о нем не забывали, – зачем-то нервно отреагировал Кейтелъ.
– Вице-адмирал Фосс, немедленно подготовьте соответствующий приказ для Кранке за моей подписью. А еще лучше – если только вы, мой фюрер, не возражаете, – обратился гроссадмирал к Гитлеру, – за вашей и моей…
– Не возражаю – поддержал его Гитлер. – Делайте это немедленно, адмирал Фосс. Раковая опухоль на теле вермахта должна быть удалена еще до утра, причем как можно спокойнее и незаметнее. Чтобы не только в штабе Монтгомери, но даже парижане не скоро узнали, что же на самом деле произошло этой ночью в их городе.
56
…Однако все это происходило вчера. А сегодня, проснувшись поутру и взглянув в окошко своей растенбургской квартиры, словно в иллюминатор, вице-адмирал вдруг вспомнил, что пора бы уже знать результаты весьма впечатлительных «парижских гастролей» – как потом, после совещания, подбадривающе определил его инициативу командующий военно-морским флотом.
До Парижа дозвонились неожиданно быстро.
– На проводе сам адмирал Кранке, – важно доложил капитан второго ранга Рюнтель. Еще несколько месяцев назад этого тридцатипятилетнего крепыша списали после тяжелого ранения. Несколько дней он загульно шлялся по берлинским пивным, горько и пенно осмысливая свою ненужность, пока не попытался остановить служебную машину Фосса, будучи твердо уверенным, что это какой-то частник или таксист. При этом он так хладнокровно дал прощупать себя передком «мерседеса», что вице-адмирал не выдержал и взял его к себе в машину. Но лишь для того, чтобы выяснить личность и добиться разжалования. Однако Рюнтель оказался не настолько пьяным, чтобы не сориентироваться в ситуации. Увидев перед собой адмирала, он чуть было не всплакнул от восторга:
