Штюльпнагель понимал, что это не должно успокаивать его. Он знал, как будут развиваться события. Сегодня же, в крайнем случае, завтра поступит вызов из Берлина. И вряд ли ему дадут добраться с пистолетом в кобуре даже до столицы рейха, не говоря уже о ставке фюрера. Так что он уже знал свою судьбу. И ради этого Штюльпнагелю даже не нужно было чувствовать себя пророком.
Генерал взялся за бутылку, чтобы в третий раз наполнить рюмку, когда в дверь постучали и в кабинет заглянул часовой.
– Господин генерал, к вам группенфюрер и генерал-лейтенант полиции Оберг.
– Кто?!
– Оберг, – пожал плечами рослый плечистый гвардеец, один их тех, что были откомандированы ему вчера из казармы Военной школы. – Высший фюрер СС и полиции. Он просит принять.
– «Просит принять», – побледнела переносица Штюльпнагеля. – Уж он-то, конечно, умеет «просить». Кстати, генерал прибыл один или в сопровождении?
– Вошел один.
Часовой с удивлением и растерянностью наблюдал, как, поднявшись, генерал достал из кобуры пистолет, дослал патрон в патронник и вложил назад в кобуру. Потом ту же процедуру проделал с пистолетом, который находился у него в столе, но теперь уже положил его в карман.
– Пригласите-ка его, – уверенно сказал часовому. – Только будьте настороже. И никого, кроме генерала, не впускать. В случае чего, открывайте огонь.
– Но это же генерал СС.
– Именно поэтому, – голос Штюльпнагеля стал суровым, словно на плацу. – Будьте готовы прийти мне на помощь. Надеюсь, вы слышали о заговоре против фюрера.
– Так точно, господин генерал.
– Вот и действуйте.
«А еще надеюсь, что ты, солдат, не успел разобраться в том, что главный заговорщик здесь – я», – мысленно проговорил Штюльпнагель, отправляя гвардейца в прихожую, за запертой дверью которой нес охрану этот ничего не ведающий, ни в чем толком не разбирающийся и ни в чем не повинный ефрейтор.
59
Оберг явился к нему в цивильном. Мешковатые брюки, мешковатый пиджак, примятая шляпа, которую генерал от СС уже держал в руке, оголив небольшую, с суженным, словно гребень на каске пожарного, черепом, голову, окаймленную большими прыщавыми залысинами.
«Да у него на лице написано, что он агент тайной полиции, – изобличил группенфюрера Штюльпнагель, окинув взглядом невыразительную, расхлябистую фигуру Оберга. До сих пор он видел его только в эсэсовском мундире, который делал абрис группенфюрера более четко очерченным. – Как этот человек сумел добиться карьеры в гестапо, вообще в СС?»
– Вам придется извинить меня, генерал-полковник, за вторжение, – бледноватое лицо Оберга способно было выражать только абсолютное отсутствие какого-либо выражения. Что оно с успехом и демонстрировало сейчас, удачно сочетаясь с таким же безынтонационным, невыразительным голосом.
– Придется. Садитесь, группенфюрер. Немного французского коньяку?
– Не откажусь.
Они выпили без тоста, каждый думая о чем-то своем. Молчание затягивалось, и Штюльпнагель понял, что Оберг не знает, с чего начать.
– Ходят слухи, что в городе уже начались аресты, – взял он инициативу в свои руки. Это давало хоть какой-то шанс «сохранить лицо». – Кажется, ваши ребята уже принялись за свое привычное дело.
– Аресты, насколько мне помнится, начались не сегодня утром, а вчера вечером. Если вас не затруднит, еще коньяку. – Он подождал, пока хозяин наполнит его рюмку, вновь осушил ее и задержал взгляд на так и не наполненной рюмке военного губернатора. – Они начались, позвольте вам напомнить, генерал, еще вчера. И слава богу, что у меня и моих людей хватило здравого смысла не превращать это глупое недоразумение в кровавую бойню. Представляете, скольких своих мы переложили бы, превращая друг друга в мишени? Да к тому же на радость англо-американцам и партизанам французского Сопротивления.
– Вы называете происходящее недоразумением?
– У вас есть основания назвать иначе?
Штюльпнагель помолчал, стараясь подобрать наиболее подходящее определение. Однако ничего толкового на взбудораженный ум его не приходило.
«Неужели он готов замять всю эту историю, – недоверчиво поглядывал на группенфюрера, – отделавшись несколькими арестами второстепенных исполнителей? Но из каких побуждений? Чтобы скрыть позорную капитуляцию гестапо и СД?»
– Всего лишь уточнил бы: оно завершилось бы судом.
– Так называемым. Учрежденным лично вами и вам подчиняющимся. А потом пришла бы очередь остальных эсэсовцев. Ведь не собирались же вы создавать для них отдельный концлагерь?
– Они тоже были бы преданы суду.
– Или переданы англо-американцам, которым вы готовы были сдать Париж без боя. Станете возражать?
«Если Оберг попытается арестовать меня, пристрелю вначале его, потом себя, – твердо решил Штюльпнагель, незаметно нащупывая левой рукой пистолет, который предусмотрительно положил в левый карман.
– Послушайте, группенфюрер, давайте проясним ситуацию. Вы пришли сюда с мыслью арестовать меня, как уже арестовали подполковника Гофакера и полковника Линстона?
– С удовольствием сделал бы это.
– Но ждете приказа из Берлина?
– А зачем? Вы такой приказ получали, когда решались арестовывать меня?
– Конечно, получал, – спокойно ответил Штюльпнагель. – Иначе не стал бы прибегать к подобным мерам.
– Значит, в самом деле был приказ? – замялся Оберг, не ожидая такого поворота. То, что Штюльпнагель действовал не по своей воле, а во исполнение приказа, от кого бы он ни исходил, как-то сразу меняло в понимании Оберга отношение к его поступку.
– Который я, как человек военный…
– Позвольте, но ведь он наверняка исходил от давно выставленного из армии генерал-полковника Бека, – растянул бледновато-синюшные губы Оберг. – А продиктован бывшим генералом Геппнером. Которому запрещено даже одевать форму. Станете возражать?
– Он поступил из штаба Фромма. От Ольбрихта.
– От Ольбрихта? Заместителя командующего? Кто бы мог предположить?
– Вы, конечно, ждете приказа, который должен поступить от фельдмаршала Кейтеля? Надеюсь, тоже бывшего.
– Нет. Я ничего не жду и не стану арестовывать вас. В этой грязной истории намерен предстать перед Германией в роли жертвы. И не думайте, что это такая уж завидная роль. Мое руководство не оставит без внимания тот факт, что вашим людям удалось слишком быстро арестовать такую массу сотрудников гестапо и СД.
– Но еще больше оно не простит вам, что сумели допустить сам этот переворот, прозевать заговор. Это вы хотите сказать?
– Думаю, нам стоит поговорить о вас, – осадил его Оберг. – Я в лучшем положении. Станете отрицать? Уверен, что сегодня же последует вызов вас в Берлин. Только что я получил некоторую информацию о том, что происходит сейчас в столице. Уже арестованы сотни офицеров и генералов. Начались допросы. Кое-кто расстрелян. Фюрер потребовал для всех участников путча самого сурового наказания. Поверьте моему предчувствию, что расстрел для них будет равнозначен помилованию. Смерти некоторые арестованные будут выпрашивать у следователей гестапо, как милостыню. Станете возражать?
