Зачитывая ему эти слова, выписанные кем-то в штабе Верховного главнокомандования вермахта из официального приглашения, Кальтенбруннер поиграл презрительной улыбкой. «Оказывается, единственная надежда Италии – Бенито Муссолини. Вот в чем трагедия миллионов потомков гордых римских легионеров!»
– Но ведь никакой иной надежды наши политики ей не подарили. Сама же эта страна рожать новых дуче уже не способна.
– Устала?
– Историческое бесплодие.
– Но учтите, что теперь там вся надежда на вас, господин обер-диверсант. – Кальтенбруннер еще явно не успел поглотить свою ежедневную норму коньяку, поэтому пока что сохранял некое подобие юмора. Точной дозы его никто не знал. Под столом у него всегда стояла целая батарея бутылок. Зато всяк входящий знал, что чем больше обергруппенфюрер выпивал, тем он становился мрачнее и, как это ни странно, вдумчивее. Сотрудники старались заходить к начальнику Главного управления имперской безопасности в те часы, когда он основательно «утолял жажду». Только тогда он и готов был спокойно выслушать любого из них, что на трезвую голову давалось ему с трудом.
– Приглашение Муссолини поддержал и Карл Вольф – высший фюрер СС и полиции в Италии. Причем сделал это через Гиммлера. Отношение рейхсфюрера к Вольфу вам известно
[70]. В общем-то Вольф прав: появление в ставке Муссолини «самого страшного человека Европы» должно поднять дух его гвардейцев. Напомнить итальянцам, что в Берлине об их дуче все еще помнят.
– Все еще, – хмыкнул Скорцени.
– К тому же лишний повод хоть чем-то занять надоедливую итальянскую прессу. Все остальное вам известно. Заодно проинспектируете своих коллег из диверсионного отдела итальянской службы безопасности, тогда ваша поездка никому не покажется увеселительной прогулкой.
Уже завершая этот разговор, Скорцени вдруг вспомнил, что, кроме виллы Муссолини, в Италии есть еще и вилла «Орнезия», в которой хозяйничает княгиня Мария-Виктория Сардони. И что было бы непростительным разгильдяйством не воспользоваться хоть какой-то возможностью побывать там. Когда он сказал об этом Кальтенбруннеру, тот дважды грузно отмерял шагами расстояние от письменного стола к двери и обратно.
– Старательно скрываете от меня, что тайно создаете в Италии свою базу, свою агентурную сеть, подпольное лежбище, способное приютить вас после войны?
– Только не в тайне от вас, обергруппенфюрер. Эта берлога понадобится не только нам обоим, но и многим другим патриотам рейха.
– Кто бы мог предположить, что придется заботиться и о таких пристанищах? – примирительно сказал Кальтенбруннер. – Причем делать это уже сейчас. Когда вернетесь, я должен получить всю возможную информацию о вилле и ее хозяйке. Как ее там?
– Княгиня Сардони.
– Не нервничайте, Скорцени, все равно мне вряд ли удастся предстать перед ней достойным соперником.
* * *
На посадочную полосу Скорцени и Родль вышли, пошатываясь, словно только что спустились с покоренной вершины. Для того чтобы понять, как прекрасна земля, нужно, оказывается, побывать на небе. Чистый воздух, спасительная твердь под ногами, горный ветерок, гонявший по аэродрому охапки рано пожелтевших листьев; солнце – нежаркое и ласковое, как улыбка любящей женщины.
– Италия – это все еще Италия, – предстал перед ними тучный багровощекий оберштурмбаннфюрер, решивший поразить Скорцени оригинальностью доклада. – Несмотря на все усилия англо-американцев.
– …И Муссолини, – заметил постепенно приходящий в себя обер-диверсант рейха.
– Не советую выражаться в подобном духе в присутствии самого великого дуче. Ибо формально правит здесь все еще он.
– А неформально?
– Оберштурмбаннфюрер СС Вильд.
– Это еще кто такой? – поморщился Скорцени.
– Это я, оберштурмбаннфюрер Эмиль Вильд. – Сбить с толку этого борова оказалось не так-то просто.
– Ага, значит, вы и есть правитель Северной Италии? – не покидал обер-диверсанта его невозмутимо-мрачный юмор.
– Нет, это я всего лишь представился. Что я – это я.
– А Италия – это Италия.
– И правитель здесь тот, кому повелит стать таковым фюрер Германии и обергруппенфюрер Карл Вольф. Но если учесть, что фюрер далеко… Мне продолжать?
– Боже упаси.
– В таком случае мои объяснения исчерпаны.
– Их вполне достаточно, – примирительно согласился Скорцени, садясь в предложенный Вильдом «мерседес». Обергруппенфюрер почтительно уступил ему место рядом с водителем. – Как чувствует себя сам Вольф?
– Просит извинения, что не может встретить лично, – Родль прекрасно видел, как на расплывшемся, растаявшем от пота мясистом лице адъютанта Вольфа вырисовывалась ликующая улыбка мести. – Государственные дела.
– Простим ему этот акт негостеприимности, – устало молвил Скорцени, блаженственно откидываясь на спинку сиденья. И Родль так и не понял, уловил ли Вильд насмешку или же высокомерно не пожелал заметить ее. Но в подобных ситуациях Скорцени обычно не церемонился.
– А между тем положение Муссолини, насколько нам известно, не из радостных, – спасительно перевел Родль разговор в иное, более безопасное русло.
Вильд высокомерно оглянулся на него: «Это еще кто такой?»
– Всего лишь слухи. Мы здесь все еще держимся. Англо-американцы сюда не добрались, партизан развеяли. Нам бы еще хорошо поставленную разведывательно-диверсионную службу. С чем обер-группенфюрер уже не раз обращался в «Вольфшанце» и к вашему шефу Кальтенбруннеру.
– У самих не получается?
– Не хватает специалистов, профессионалов. Кстати, это одна из причин, по которой генерал Вольф столь рьяно поддержал просьбу Муссолини о вашем прибытии.
– Причины и поводы мы обсудим с самим генералом, – прервал его Скорцени, и в машине сразу же воцарилось напряженное молчание.
Как только в Главном управлении имперской безопасности узнали, что Скорцени вновь отправляется в Италию, сразу же появилась на свет Божий шутка по поводу того, что ему во второй раз предстоит похитить дуче, на этот раз – чтобы отдать итальянским партизанам.
В офицерском ресторанчике посвященные изощрялись по этому поводу, как могли. В отношении Муссолини проходили и не такие остроты.
«Доставьте его сюда, Скорцени, спасите Германию!» – иронично напутствовал его сам Вальтер Шелленберг.
«Почему Германию, а не Италию?»
«Потому что Италии уже все равно не поможешь, с ней все решено. А для Германии режим дуче губительнее двух Сталинградов», – напропалую кощунствовал Красавчик. Обычно ему это позволялось.
