– Для начала нам следует выспаться, господа, – примирил их фон Бергер. – Если вдруг нагрянут немецкие солдаты, вы многозначительно помалкивайте, переговоры поручите вести мне.
Пока он брал дверь на запор, диверсанты стащили с кровати все, что там было, вдобавок швырнули на пол подвернувшийся под руку полушубок и тотчас же завалились спать. Фон Бергер с завистью посмотрел на них, еще минут десять помаялся, сидя у двери на расшатанном скрипучем стульчике, и тоже пристроился рядом с фон Тирбахом.
Проснувшись на рассвете, подполковник поежился от пронизывающей все тело холодной влажности и, не став будить своих товарищей, вышел во двор.
На соседней улице виднелись очертания крытых машин, от которых доносились голоса немецких солдат. По дороге, подходившей к селу, медленно перемещалась цепочка автомобильных фар.
«Ночью сюда вошла какая-то колонна немцев, – понял Курбатов. – Если бы они сунулись в наш дом, наверняка перестреляли бы нас, приняв за партизан. Но что делать? Не идти же нам диверсионными тропами до самого Берлина!»
Нет, он, конечно, не против и такого варианта. Но ведь идти-то придется, опять же применяя тактику боевых слонов. Как потом все это объяснишь гестапо?
– Доброе утро, – возникла в нескольких шагах от калитки, у которой стоял подполковник, некая несуразная расплывчатая фигура немецкого солдата. – Что, и этот дом тоже успели занять?
– Нет, тебя ждали, – по-немецки ответил Курбатов, незаметно расстегивая кобуру.
– Дело не во мне. Я всего лишь водитель. Ищу место для моего капитана.
– Ну, если для капитана!.. – иронично посочувствовал ему князь.
– Дом, правда, на отшибе… Он этого не любит.
– Приводи своего капитана. Уступаю место. Ничего лучшего все равно не найдешь.
Поднятый ворот шинели, ремень винтовки съехал на локоть. Изжеванная пилотка нахлобучена на уши.
Только вплотную подойдя к Курбатову, этот водитель разглядел, наконец, что собеседник-то его одет в красноармейскую гимнастерку. Но было уже слишком поздно. В мгновение ока Курбатов разоружил немца и, набросив себе на плечи его шинель, спросил:
– Так где там твой капитан? Надо бы с ним поговорить.
– В-вон т-там, – дрожа и заикаясь, указал солдат на едва очерченные в утреннем сумраке кроны деревьев. – У озерца. В «опеле». Мы только недавно приехали.
– Он один?
– Один. Охрана не положена.
– Какая жалость! Вот что, тебе предстоит познакомить меня с капитаном. Когда подойдем к машине, позовешь его. Скажешь, что его требует к себе господин подполковник.
– Но вы же русский диверсант, – наивно ужаснулся его лжи водитель. – Я не могу погубить капитана.
– А ты не поинтересовался, почему ты до сих пор жив, если я – русский диверсант? Поинтересуйся у самого себя.
Разрядив винтовку, Курбатов вновь навесил ее на солдата и, ухватив его за предплечье, заставил вести к машине.
Они уже ступили на луг по ту сторону дороги, когда дверь в доме скрипнула и на пороге появился кто-то из спутников Курбатова.
– Что здесь происходит? – узнал он по голосу капитана фон Бергера. Фон Тирбах все еще утверждал свою славу любителя поспать.
– Идем на переговоры, капитан. Подождите здесь, я ненадолго.
30
– О Господи, что это, сэр О’Коннел?! – вскрикнула от удивления виконтесса Хелен Роудвайт.
Прежде чем ответить, полковник умиленно осмотрел зал, стены которого были увешаны кинжалами. Здесь было все: от боевых средневековых полумечей, которые английские лучники обычно носили у пояса за спиной, до «закорсетных» женских кинжалов с рукоятями-крестами и желобками для предательского, как слеза салонных любовниц, яда; турецкие кинжалы-ятаганы, персидские клинки со змеиными головками-остриями, малоазиатские ножи с извилистыми лезвиями и кинжалы с едва заметными рукоятями, изгибающиеся так, что их можно было носить на руках вместо браслетов…
Они сверкали орнаментами колодок под розоватыми стеклами стендов, красовались на бархатных подушечках по обе стороны камина, были расставлены в небольшой, инкрустированной перламутром, пирамидке. И, наконец, последний трофей полковника – кинжал с готической надписью на лезвии и свастикой на богато отделанной рукояти. Изъятый у одного из плененных французскими партизанами эсэсовских генералов, он стоял теперь, вонзенный в подушечку, изготовленную в виде контуров Европы. Сентиментально, конечно, зато как эффектно и актуально.
Что мог ответить полковник на вопрос этой пораженной всем увиденным девушки? Какими словами все это можно назвать, а тем более – объяснить?
– Вы правы, виконтесса… Мне не следовало начинать ваше знакомство с замком с этого жутковатого собрания всех существующих способов человеческого коварства.
– «Собрание всех способов человеческого коварства!» – именно так это и должно именоваться, сэр О’Коннел. Но все же… что это?
– Прошу прощения, виконтесса. Мои друзья-офицеры способны пропадать в этом зале часами. Мне почему-то казалось, что вам сие тоже будет небезынтересно. Увы, ошибся. – Аристократическим жестом полковник попытался направить гостью к двери, однако Роудвайт и не собиралась воспользоваться его нелюбезностью.
– Но ведь здесь настоящий музей, а вы – обладатель исторического сокровища. Неужели все это действительно удалось собрать вам одному?
– Вы догадливы, виконтесса: одной человеческой жизни для подобной коллекции маловато. Однако я никогда и не скрывал, что ее собирали шесть поколений воинов, обитавших в этом небольшом замке.
– И все были заражены одной и той же страстью? – почти разочарованно уточнила виконтесса.
– Одной и той же родовой страстью, – уточнил полковник. – Шесть поколений мужчин из рода О’Коннелов – вот что заложено в историю и родословную этой коллекции. Причем каждый раз отбиралось оружие наиболее странное, изысканное, неожиданное, не похожее на все остальное, что уже имеется.
– Сколько же их здесь, этих орудий коварства?
– Около двух с половиной тысяч.
– В это трудно поверить.
– Причем выставлены далеко не все образцы, несколько сотен экземпляров хранится в сундуках и ларцах.
Полковник открыл один из стоящих на столе больших ларцов и вначале извлек оттуда кинжал, рукоять которого была изготовлена из золота, а значительная часть лезвия окаймлена узорами из серебра; затем – кинжал, рукоять которого представляла собой россыпь изумрудов…
– Но это и в самом деле целое состояние, сэр О’Коннел! Очевидно, вы даже не представляете себе всей ценности вашего собрания этих орудий коварства.
Полковник самодовольно улыбнулся: наконец-то ему удалось изумить гостью.
– Мне одинаково грешно думать об изделиях оружейных мастеров и как об орудиях коварства, и как о товаре, имеющем свою продажную цену. Для меня каждое из этих изделий бесценно уже хотя бы потому, что составляет знаменитую оружейную коллекцию О’Коннелов.
