– Поскольку оба агента имеют неплохую общую радиотехническую подготовку, то аппаратуру они освоили очень быстро.
– Тогда почему вы мрачны, как монах после грехопадения?
– Для верности надо бы испытать действие этого радиомаяка и всю систему наведения в реальной обстановке.
– Так предложите Брауну запустить ракету в сторону Берлина, а своих агентов зашлите в здание Верховного командования сухопутных войск. Эффект будет потрясающим, а главное, ни у кого не останется сомнений в действенности и надежности вашего оружия возмездия.
– Шутите, господин штурмбаннфюрер?
– Шутить я обычно начинаю, когда узнаю, что очередной мой агент провалился, выдал пароли и сдал явочную квартиру. Во всех остальных случаях я выгляжу таким же мрачным, как и вы сейчас.
Альбертс впервые сталкивался со Скорцени и теперь терялся, не зная, как ему следует реагировать на его слова, а главное, как определять, когда он говорит всерьез, а когда шутит. Тем более что подполковник сам не умел шутить и шутников как таковых терпеть не мог.
– Что конкретно вас интересует, штурмбаннфюрер? – все так же мрачно спросил он, и Скорцени заметил, что щеки консультанта начали багроветь.
– Чтобы вы сказали правду: что вас беспокоит.
– Хорошо, я скажу, хотя то, о чем я стану говорить, в общем-то в мои компетенции как консультанта по радиотехнике не входит.
– Тем более.
– Меня беспокоит общее настроение обоих диверсантов.
– Они не хотят плыть в Америку? Нью-Йорку эти интеллектуальные развратники предпочитают Париж? Выкладывайте, выкладывайте. Я – единственный в этом замке, кто способен понять вас.
– В Америку они, естественно, поплывут, поскольку получат соответствующий приказ. Вопрос в том, как они поведут себя дальше. Если говорить кратко, то им не нравится сам характер задания.
– Вот видите, как все просто: агентам не нравится характер порученного им задания. А вы, зная об этом, пытались скрыть от меня сей прискорбный факт.
– Почему пытался? Я ведь сразу сообщил вам…
– С офицером СД, господин Альбертс, следует быть откровенным, как на предсмертной исповеди. Помня при этом, что любая исповедь перед офицером СД может оказаться предсмертной. Только что вы заявили, что лучшим из лучших агентам СД не нравится суть операции. Но особенно она не нравится кому?..
– Колпагу. Он первым заговорил…
– Ну вот, наконец-то появилась и фамилия организатора этого «бунта агентов». С него мы с вами и начнем.
Через несколько минут Колпаг уже стоял перед Скорцени. Худощавый, со слегка запавшими щеками и безжалостными залысинами на продолговатой дынеобразной голове, этот очкарик мог быть идеальным образом холерического интеллигентика, склонного к бунту души и исповедальному словонедержанию.
Людей такого склада характера и такой харизмы к Фридентальским курсам своим Скорцени не подпускал на пушечный выстрел. Но в то же время он понимал, что для данной операции Колпаг, этот антигерой из диверсионной массовки, подходит как нельзя лучше. Именно такому типажу, не обладающему ни военной выправкой, ни спортивной статью, с узкими плечиками и согбенной канцелярской спинкой, легче всего будет затеряться в нью-йоркском уличном потоке, незаметным пройтись по этажам Эмпайр Стейта, тенью промелькнуть мимо охранников.
Услышав выводы подполковника, Скорцени настроился было на очень жесткий разговор, который мог кончиться изгнанием Колпага из группы, а значит, и гибелью, ибо оставлять несостоявшегося агента с такими сведениями в покое – непозволительно. Однако, увидев его перед собой и вспомнив, насколько идеально подходит Билли для операции «Эльстер» по данным своего досье, обер-диверсант решил действовать по-иному.
Когда Колпаг уселся перед ним по ту сторону стола, Скорцени долго прожигал его своим тяжелым, пронизывающим взглядом, заставляя агента нервно подергивать плечиками-крылышками и мельком поглядывать на подполковника, словно ожидал от него какой-то подсказки.
– Итак, Билли, вам погибельно не нравится характер операции, в которую вас втянули? Мы с подполковником правильно поняли вас? – Ссылка на источник информации сразу же вывела Билли из равновесия и отрезала все пути к отрицанию.
Агент побледнел. Он прекрасно понимал, что концлагерь – самое нежное наказание, которое ему могут предложить в этой стране, после того как отстранят от столь секретной и важной операции.
– Да нет, господин подполковник не так понял меня. Я готов выполнить любое задание, но, в эмоциональном порыве…
– Стоп-стоп! – прокричал, да что там буквально прорычал Скорцени. – Как вы только что выразились – «в эмоциональном порыве»?!
– Ну да, именно в эмоциональном…
– Стены этого замка, из которых вышли сотни диверсантов и руководителей повстанческих движений многих народов, слышали все. Но чтобы свое нежелание выполнить приказ командования СД агент мотивировал эмоциональным порывом! Такого слышать здесь еще никому не приходилось. Кого вы здесь обучаете, подполковник?! Один случай у нас, правда, был: какой-то интеллектуальный развращенец пытался высказать свое несогласие с действиями руководства нашей благословенной разведшколы. Его, конечно, прямо там, на плацу, так и не дослушав до конца, повесили. Но ни тот, кто возмущался, ни тот, кто приказал повесить его, даже не догадывались, что оба они действуют, поддаваясь эмоциональному порыву. Поэтому давайте и мы с вами, Колпаг, – тихим голоском учителя младших классов проговорил Скорцени, – не будем поддаваться эмоциональному порыву. Все, готов слушать вас дальше.
Колпаг взглотнул слюну с таким трудом, словно в рот ему залили расплавленного свинца, и дрожащим от страха голосом продолжил:
– Я лишь высказал мысль, что Эмпайр Стейт, как сугубо гражданский объект, деловой центр, – не совсем ТОТ объект… Разрушение его будет воспринято во всем мире…
– Мы знаем, как это будет воспринято в мире, – спокойно, тоном детского психиатра, признал Скорцени. – Именно поэтому заранее предупредим руководство США о данной ракетной атаке, дабы уменьшить количество жертв среди мирного населения.
– Но мы же можем избрать для этой демонстрационной атаки какой-нибудь военный объект, подобно тому, как японцы избрали военно-морской порт в Пёрл-Харборе.
– Вам не надо ни оправдываться, господин Колпаг, ни убеждать меня в порочности акции «Эльстер», поскольку первая моя реакция абсолютно идентична вашей, – озарил улыбкой свое искореженное шрамом личико «самый страшный человек Европы».
Мягкостью своего тона и глубинным пониманием его чувств и настроений он буквально потряс Колпага. Он знал, кто перед ним, и прекрасно понимал, что если личный агент фюрера пристрелит его сейчас прямо здесь, в кабинете, ему даже не понадобится объяснять перед кем-либо свой поступок.
– Да, вы действительно размышляли таким же образом? – попытался Билли озарить и свое собственное личико точно такой же улыбкой понимания и всепрощения, однако подполковник Альбертс благодетельно прошипел:
