Однажды, в порыве отчаянной усталости, она бросила Генриху пачку денег и сказала: «Займись-ка ты, дружок, откормом цыплят. Кажется, это все, на что ты способен. По крайней мере, буду знать, что муж мой при деле»
[47].
Но с цыплятами у будущего вождя Черного Ордена СС тоже ничего не получилось. Как потом и с плантациями лекарственных трав, из которых Марга собиралась приготавливать свои колдовские снадобья, мечтая о собственной аптеке. Казалось бы, все, круг его мечтаний и метаний замкнулся, и впереди маячили лишь годы прозябания рокового, как нарекла его Марга, неудачника.
Когда жизнь его приобрела все формы самоубийственной безысходности, одна старушка с глазами отставной ведьмы, помогавшая Гиммлеру управляться с цыплятами, посоветовала ему обратиться к объявившейся в этих местах какой-то странной гадалке. Гиммлер несколько дней подряд отказывался последовать ее совету, однако старушка становилась все настойчивее и наконец добилась своего.
«Я и сама вижу, что судьба у тебя будет великой и страшной, – сказала она уже после того, как заручилась согласием Гиммлера, – однако постичь ее не в силах. Провинилась я перед высшими силами, отобрали у меня дар провидчества».
Смуглолицая красавица с вьющимися черными волосами встретила Гиммлера в чердачной комнатке, которую она снимала у венгерских эмигрантов, усадила за стол напротив себя, поставила перед ним какую-то настойку из трав и приказала:
«Пей, Черный Генрих, и говори. Обо всех своих неудачах, обо всех мытарствах души и тела. Делай несколько глотков, говори, и снова несколько глотков. Прежде всего, тебе, Черный Генрих, надо выговориться. Только не вздумай что-либо скрывать, пусть даже это будут убийственные насмешки твоей жены или твое любовное бессилие».
«Но мне сказали, что вы – гадалка! – возмутился Генрих. – Если вы действительно гадалка, то и гадайте на чем-нибудь: на зеркальце, по руке, на картах».
«Не гадалка я – это уж точно. Но кто я на самом деле, тоже не знаю. Не дано мне знать, кто я, Черный Генрих. Но одно я знала: рано или поздно ты должен был прийти ко мне».
«Почему?»
«Об этом я скажу тебе на четвертый день».
«И почему ты называешь меня Черным Генрихом»?
«Я ведь уже сказала тебе: на четвертый день, – и вновь добавила: – Черный Генрих».
Зелье, которое дала ему гадалка, пьянило и одурманивало. Жестокая правда жизни источалась из души Гиммлера сама собой, вне его стараний и воли. Выговорившись, он почувствовал такую усталость, что, казалось, у него уже не было сил подняться со старого, расшатанного стула. Однако подняться пришлось.
«Ну и чего ты расселся? – довольно грозно молвила гадалка. – Все, иди! Завтра придешь в это же время».
Всю ночь Гиммлеру снились армейские колонны мужчин в черных одеяниях. Какие-то огражденные колючей проволокой бараки, массы истощенных людей, проваливающихся в могильную бездну; роскошная машина, какой-то огромный кабинет, в котором он видел себя, восседающим в кресле начальника.
На следующий день, оказавшись в той же чердачной комнатушке, Гиммлер хотел было пересказать гадалке свой бесконечно длинный, на удивление яркий и событийный сон, однако девушка на корню пресекла эту попытку:
«Все, что тебе снилось, Черный Генрих, я уже и без тебя знаю. Рассказывай о себе то же, что и прошлым вечером, только подробнее и искреннее, вспоминая все, что упустил или постеснялся вспомнить. Неискренен ты был вчера, вот что я тебе скажу. Так что пей-ка ты свое исповедальное зелье и говори, только правдиво говори, и пей, Черный Генрих».
На этот раз зелье оказалось значительно сильнее, нежели вчерашнее. Какие-то сцены вчерашнего сна повторялись, но теперь он уже видел все это, словно бы наяву. Ему являлись страшные руины; он, словно в бреду, слышал вой пикирующих самолетов; ему явственно чудились лица людей, которых загоняли в пылающие бараки или сжигали в огромных печах.
Нескончаемые колонны мужчин в черном маршировали перед ним и уходили куда-то в огненное поднебесье, чтобы исчезнуть в его испепеляющих пожарищах. Это было странное видение: колонны и колонны солдат в черном… Откуда они появлялись, что предвещали своим появлением и куда направлялись – этого Гиммлер понять не мог.
Проснулся он лишь под полдень и чувствовал себе настолько скверно, словно всю минувшую ночь пропьянствовал или же в него закачали несколько шприцев сильнодействующих наркотиков.
Едва дождавшись назначенного часа, Генрих ворвался к гадалке и чуть не набросился на нее с кулаками, требуя, чтобы она призналась, каким сатанинским зельем напоила его, какую отраву подсунула.
Гадалка молча, безучастно выслушала своего пациента, велела сесть на засаленный, расшатанный стул и, глядя ему прямо в глаза, приказала:
«А теперь пересказывай все, что видел в своем сне. И попытайся понять, что показало тебе зеркало судьбы».
Сумбурный пересказ Гиммлера занял буквально две минутки, а объяснение было еще более кратким и сводилось к тому, что снился какой-то бредовый кошмар, не поддающийся ни пониманию, ни объяснению. Однако гадалка разочарованно покачала головой:
«Так ты ничего и не понял, Черный Генрих! Поэтому выпей-ка ты еще одну порцию своего исповедального зелья и повтори рассказ».
«Да не стану я пить эту твою отраву! – возроптал Гиммлер. – Я просто не выдержу. Ты же отравишь меня или превратишь в наркомана».
«Наоборот, после этого зелья ты станешь крепче, и морально, и как мужчина, в постели. Пей. Сейчас ты увидишь свои видения еще раз, теперь уже с моей помощью, и проснешься помолодевшим и сильным».
На этот раз прогонять его гадалка не спешила. Как только Гиммлер выпил исповедальное зелье, девушка несколько раз провела руками перед его лицом и над головой и вновь погрузила в те страшные сновидения, которыми он уже отмучился две прошлые ночи.
Но прежде чем ему явились колонны людей в черном, голос гадалки откуда-то из поднебесья произнес:
«Все, что ты сейчас видишь, – это видения из твоего будущего. Смотри вдумчиво и рассказывай обо всем, что тебе является. Обо всем рассказывай, Черный Генрих, обо всем!»
Когда это наваждение кончилось, Гиммлер проснулся весь в липком поту, но действительно какой-то взбодренный и повеселевший. В то время как гадалка, напротив, сидела по ту сторону стола, буквально зависнув на спинке стула, – побледневшая, беспредельно уставшая, с невесть от чего появившимися кругами под озерцами черных, подернутых голубоватой поволокой глаз.
«Все, Черный Генрих, уходи. Все, что ты хотел узнать о себе, ты уже узнал и даже увидел. Ничего существенного добавить к этому я уже не смогу».
