Среди странно звучащих слов Ганнон уловил одно, показавшееся ему знакомым: «Кумы».
«Так вот куда меня забросила судьба! К Кумам! На берег Италии!»
И вот он снова бредет, держась ближе к морю, где камни, казалось, были менее острыми. Солнце пригревало сильнее, и Ганнон уже не чувствовал холода. Но голод! Тошнота подступала к горлу. Кружилась голова. Присев на корточки, Ганнон подобрал моллюска и жадно проглотил. Но ощущение слабости не покидало его. Ганнон прилег на песок и прикрыл глаза ладонью от солнца.
Затем он встал, задумчиво глядя на море. Казалось, оно что-то ему шептало, властно и нежно. Снова с необъяснимой силой оно звало его к себе.
«Море! – думал Ганнон. – Сколько ты дало мне радости! Каким могучим трепетом и страстным восторгом ты наполняло мое сердце! Какие красоты ты открыло моему взору! Но сколько горя ты мне принесло! Может быть, и правы те, что говорят, будто ты ревниво? Ты поглотило всех моих друзей, всех, кого я любил».
Взгляд Ганнона блуждал, но вдруг остановился на одной точке. На горизонте показались корабли.
– Один, два, три… – считал он вполголоса. – Десять кораблей!
Это были одномачтовые триеры
[96]. Из воды, как хищные клювы, выдавались тараны. На носу первой триеры белела статуя. Да, это греческие суда. Они направляются к берегу. Наверное, хотят высадиться. Нет, триеры повернули и пошли вдоль берега. Зачем же они это сделали?
Но вот из-за мыса, на который указал Ганнону пастух, показалась другая эскадра. Длинные суда с узкой и заостренной кормой. Треугольные паруса. «Что же это?» – подумал Ганнон. Эскадру замыкал большой корабль, очень вытянутый, с высоким носом и изогнутой, как гусиная шея, кормой. Квадратные паруса! Ганнон вздрогнул. Этот корабль он узнал бы из тысячи. Ведь это «Сын бури»! Правда, его борта выкрашены в голубой, излюбленный пиратами цвет и на носу укреплен шест с каким-то полотнищем, но все равно это он, его корабль! Значит, этруску удалось привести «Сына бури» к себе в Этрурию. Может быть, и сейчас этот вероломный пират ведет его корабль и на борту «Сына бури» Синта и Гискон? Или он успел уже выдать их Магарбалу? Продать в рабство! Сердце Ганнона захлестнула острая боль.
«А другие корабли? Тоже этрусские? Целых двадцать кораблей. Плохо же придется грекам!»
Но вот по сигналу с «Сына бури» этруски повернули свои корабли к берегу. Да, они хотят перехватить греческие суда! А на них – он это ясно видит – матросы убирают паруса, снимают мачты. Значит, они хотят принять бой. Но «Сын бури» идет с гордо развевающимися парусами. Огромный, с высокими бортами, он кажется среди других кораблей целой крепостью.
Этруски уже почти настигли греков. Но что это? На горизонте новая флотилия. Корабли выстроены в две линии. Их не меньше сорока. Да, это греческие суда.
И только тут Ганнон разгадал план греческого наварха
[97] – прижать этрусков к берегу, бросить их на прибрежные камни. Десять греческих триер были только приманкой. Этруски бросились за нею, как лев за ягненком, а в это время вышли охотники.
С интересом ждал Ганнон, что предпримут этруски. Им ничего не оставалось делать, как выброситься на берег. Но нет! «Сын бури», развернувшись, двинулся на греческую триеру. Он ловко лавирует, меняя каждый раз направление, и за ним, как волчья стая за вожаком, следуют другие этрусские корабли.
Маневр «Сына бури» застиг, видимо, греков врасплох. Они еще не успели убрать паруса, и это было уже поздно делать. Фланги греческих кораблей выдвинулись вперед, и теперь они шли двумя полукружиями. На их палубах моряки размахивали мечами, топорами, крючьями, устрашающе кричали. Но этруски не думали отступать.
«Сын бури» приближался к греческой триере. Казалось, сейчас они столкнутся носами, но в последнее мгновение этруски развернули корабль, и он прошел борт о борт с триерой. Раздался треск ее весел. Теперь греческое судно вышло из строя и не могло гнаться за «Сыном бури», который шел на парусах и на веслах. Это был хорошо известный Ганнону прием. Но этруски проделали его так ловко, что возглас восхищения невольно вырвался из уст Ганнона.
«Сын бури» прорвал первую линию вражеских кораблей, но за нею была вторая. На этот раз греки решили не допустить прорыва. Они сгустили свой строй. «Сын бури» заметался, как волк среди стаи псов. Абордаж ему не страшен, так как у него высокие борта. Но, чтобы идти самому на абордаж, надо было спустить паруса. И этим занялись этруски.
Но паруса еще не были спущены и наполовину, как одной из греческих триер удалось подойти к корме этрусского корабля. С разгону она ударила тараном ниже кормового весла. Треск напомнил удар грома. «Сын бури» накренился. Мачта с полуспущенными парусами легла на воду. Киль задрался кверху.
«Сына бури» несло к берегу. И вот до Ганнона донеслась песня: ее мелодия была хорошо ему знакома.
Трепещет лазоревый парус,
Гаула, как чайка, быстра.
Как буря, страшна наша ярость –
Ведь смерть нам родная сестра…
Родная сестра…
Ганнон стоял у самого берега. Ему нечего была прятаться! Пусть его видят! Пусть знают: это его корабль! Он отдал ему все лучшее, что у него было. Он сам готовил его к плаванию, сам, своими руками, ощупывал на нем каждый медный гвоздь, каждую доску. Этот киль разрезал волны океана! Эти паруса окрашивал ветер пустыни. По этой палубе ходила Синта, его Синта! Может быть, она и сейчас на нем, а он, ее супруг, ничем не может ей помочь!
– Проклятый этруск!..
Ганнон закричал, и крик его слился с плеском волн, с воплями тонущих, с ударами весел.
Корабль тонул. Нос его уже вошел в воду, как меч в ножны. На корме еще держалось несколько человек. Но вот уже не видно и их. Греки спустили лодки. Но они и не думали спасать вражеских моряков. Они подплывали к ним и веслами отправляли ко дну.
Бой еще продолжался, но взгляд Ганнона был прикован к нескольким доскам – это было все, что осталось от «Сына бури». Ганнон упорно чего-то ждал от моря, а оно подбрасывало на своих волнах мертвецов.
«Вот и конец, – размышлял Ганнон. – Целых сто лет боролись этруски и греки за эту приморскую плодородную долину, называемую Счастливой Кампанией! И исход борьбы решился на море. Этрусский флот разбит! Теперь греки станут еще сильнее. Нет, я был прав: не в Сицилии и не в Италии наше будущее, а на берегах океана, там, где так много богатств! Протяни руку и возьми их: и золото, и слоновую кость, и железное дерево, и черных невольников!»
Но что делают греки? Вот они вылавливают крючьями обломки кораблей и свозят их на прибрежный скалистый островок. Там они сооружают из этих обломков пирамиду. Ганнон давно уже слышал об этом греческом обычае. Это у них называется «водружать трофей». Греки считают свою победу не полной, если в честь ее не воздвигнут памятник из обломков вражеских кораблей или оружия – если бой происходил на суше.
