– Не люблю повторять.
– Яцков.
Вот и пот покатился у парня по вискам, а на улице стоит небольшой морозец. Яцкову, лежавшему довольно долго на крыше, должно быть холодно, а ему стало жарко. Капли пота о многом сказали Осокину: Глеб дорожит шкурой (разумеется, своей). По его телу сейчас волнами проходил озноб. Теперешняя мизансцена когда-то не являлась редкой для Осокина, и не всегда у врага, застывшего под его ножом или под дулом его оружия, катился пот страха. У Осокина своя градация, собственная система, по которой он судит о людях, с какими сталкивает его жизнь, и по его оценочной шкале под его коленом в данный момент дрожал кусок дерьма.
– Кого завалить пришел? – спросил напрямую Осокин.
– Я не... я просто... клянусь...
Ну, не успел придумать Яцков, зачем взобрался на крышу, прихватив снайперскую винтовку. Все понятно: его прислали убить Осокина. Сейчас парень заплачет, раскается, вспомнит маму, ее больное сердце, что ждет она сыночка... Осокин поморщился, как от оскомины, сказал:
– Не трясись, а то рука дрогнет – захлебнешься кровью. – И все-таки он жаждал признания: – Кого приказано завалить? Колись!
– Нет! Не приказано! Я просто... я же сказал...
– Тогда я завалю тебя, – пообещал Осокин. – Это действительно просто.
По тому, как он это сказал, Глеб понял, что гроб ему обеспечен, если только не подсуетится с признанием:
– Не надо. Я расскажу. И подпишу. Что скажете, то и подпишу. А вы мне охрану... Да? Меня же убьют... пожалуйста...
Слушал Осокин и чуть не разразился хохотом. Придурок подумал, будто его подцепил синичка, то есть мент. Отсюда вывод: Осокина он видит впервые, не по его душу пришел. Осокин собрался было уходить, жалея о потерянном времени и собственном плане, который придется перенести, как вдруг Яцков признался:
– Мне завалить приказали... его.
Поскольку парень лежал сейчас на спине с приподнятыми и согнутыми в локтях руками, он не рискнул шевельнуться, а только большим пальцем указал назад, то есть на дом напротив. Вечер был потерян, и только лишь поэтому Осокин проявил ленивый интерес, искренне не понимая, кто же достоин смерти из трехэтажного барака:
– Кого?
– Пацана, что на третьем этаже живет.
– Пацана? – не сразу сообразил Осокин. – Какого пацана?
– Крайние два окна.
Именно в этих окнах Ванькой-встанькой появлялся мальчик лет десяти. Не его же приказано завалить? Но в крайних окнах больше никого не было, еще только девушка мелькала.
– Не понял, кого? – переспросил Осокин.
– Пацана. Потом девчонку.
– Девчонку вижу... – Бросил Осокин взгляд на дом напротив. И вдруг его осенило: – Того пацана? Десятилетку?
– Ему одиннадцать с половиной, – оправдался Яцков. Дескать, самый возраст у мальчишки, чтобы его грохнули.
Осокина нельзя удивить ничем. Вообще ничем. Во всяком случае до сих пор он так думал. Но даже ему, хорошо знающему изощренную жестокость людей, не пришло в голову, что некий взрослый бык дал приказ убить ребенка и для верности снабдил исполнителя снайперской винтовкой с глушителем. Он с минуту молча следил за окнами в доме-развалюхе.
– За что? – Стало вдруг любопытно очень нелюбопытному Осокину.
– Не знаю. Мне что за дело?
– Не твое, говоришь, дело? – отстранился он, чтобы получше рассмотреть юного киллера. – Но он же... шкет. От горшка два вершка.
– Скажи это тому, кто его заказал, – огрызнулся Яцков, получив наконец возможность свободно вздохнуть.
– А кто его заказал?
– Мне об этом не докладывали.
– А тебе кто приказал?
– Толком не знаю. Я недавно вошел в клан.
– В какой клан? – скептически усмехнулся Осокин, подумав про себя, что сейчас каждый главарь заурядной шайки мнит себя главарем мафии.
– Ну, клан... организация. Главный там Богомол. Разве не слышал? Только я его не видел. Меня привел Витяня Калужник. Ему приказали, а он мне велел пацана хлопнуть... с девчонкой. Чтоб повязать меня. Так со всеми поступают, в три этапа проверку устраивают. У меня последний этап сегодня. Мы с детства с Калюжником знакомы. Витяня сидел... за кражу. Нет, за грабеж. А я в институте учусь. Деньги нужны.
– Для больной мамы, – догадался Осокин, слушавший лепет начинающего киллера довольно отстраненно. Он вспоминал себя в его возрасте, вспоминал армию и то, как убил первый раз, чтобы самому остаться в живых. Но там это было нормально.
– Откуда знаешь? – говорил тем временем Яцков. – Да, для нее. У мамы диабет. Витек предложил работу... Он доверяет мне...
– Значит, чтобы маме купить лекарства, надо убить пацаненка? А сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Двадцать... – повторил Осокин с пониманием в голосе, в котором слышалась еще и ирония. Он имел право иронизировать, ведь самому ему стукнуло тридцать три, это круглая для мужчины цифра. Да, выглядит Осокин значительно моложе, похож на студента-отличника, что часто его выручало. – И ты уже убивал?
– Нет, это первый раз, честное слово, я ж говорил... – В лихорадочном шепоте Глеба послышались просительные ноты, как бы мольба о пощаде. – Я ж не успел. И я сознался. Добровольно.
– А почему до сих пор не выстрелил?
– Ждал, когда они будут в разных комнатах. Приказано без шума... ну, чтоб пацан был в одной комнате, а девчонка в другой. А то крик поднимут... надо, чтоб пару дней их никто не хватился... Первого пацана, потом ее. А он бегает туда-сюда...
– Не повезло тебе, – без двойного смысла сказал Осокин.
Несколько минут он изучал юношу, которому всего двадцать лет. Глеб явно не служил в армии. В армию такие не идут, они ее боятся. Но на тропу войны Яцков ступил. Самой гнусной войны – исподтишка. Он добровольно взял в руки оружие и пришел убить женщину с ребенком, а те не подозревают, что им кто-то приготовил смерть. Яцкова не пугало, что смерть в его руках, не пугала кровь и то, что будет потом с ним, как он сам изменится, как изменится его жизнь. А она изменится с той секунды, когда палец нажмет на спусковой крючок, изменится бесповоротно и навсегда. Ему чудится, что он спокойно будет пить пиво в баре и ощущать себя героем... А может, так и было бы. Его больше испугало другое: застукали! Стрелять из засады по мальчишке, который совершенно никому не мог перейти дорогу в силу своего малолетства, он готов, а отвечать за это не готов. Осокину неожиданно даже интересно стало, а как бы он повел себя, все-таки выстрелив в человека? И Осокин, поднявшись на ноги, приказал несостоявшемуся – пока! – киллеру, указав подбородком на стену соседнего дома, туда, откуда пришел сам:
– Лезь наверх.
Яцков подошел к краю крыши и испугался:
