— Слышал! — отвечал Краев сурово. — Уж лучше бы и не слышать! — добавил он по-русски.
— Так это правда, что Наполеон перешел Неман? — спросили все в один голос.
— Всюду только об этом и говорят.
— Да что же говорят? — спросил нетерпеливо Роев.
Наскоро поздоровавшись со всеми и опускаясь на стул, Краев ответил:
— Наполеон стоял со своими полчищами на нашей границе, за рекой Неманом, неподалеку от города Ковно, и десятого июня отдал по своим войскам приказ перейти Неман, что и было исполнено два дня спустя. Император Александр был в это время в Вильне. Получив известие о переправе через Неман наполеоновских войск и зная, что они вдвое многочисленнее наших, он в свою очередь дал приказ по армиям, кончавшийся следующим воззванием: «Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и войскам нашим об их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество и свободу. Я с вами. На зачинающего Бог».
— Он весь тут — наш добрый, умный государь! — заговорили дамы в умилении, поднося платки к глазам.
— Что же Санси напутал, — отозвался вдруг Роев, — будто государь сказал: «Не положу оружия…»
— «…доколе не останется ни единого врага в моем царстве», — докончил Краев. — Он точно сказал это, но только не в приказах по армиям, а в рескрипте, данном им Салтыкову.
— Что же, скоро наши вступят в бой с Наполеоном? — допрашивала Марья Прохоровна.
— Да Бог ведает! Вы знаете, одним из главнокомандующих Барклай-де-Толли, а он не прыток на сражения.
— Ну а любимец Суворова князь Багратион? — спросил Роев. — Чего же тот медлит?
— А вот будущее покажет нам, на что решатся наши, — сказал Краев. — А пока вам, барыни, надо готовить корпию. Много ее понадобится — ой много!..
Глава II
а полтора года до перехода Наполеона через Неман шел усиленный рекрутский набор во Франции. В небольшом городе Нанси пребывали в страшном волнении все те семьи, где были молодые люди, годные для военной службы.
— Вы-то чего тревожитесь, мадам Ранже? — говорила толстая торговка своей подруге, сидевшей, грустно опустив голову. — Вам нечего бояться за вашего Этьена: он у вас один. Неужто вы боитесь, что будут брать и единственных сыновей?
— Как знать, как знать, мадам Арман! — тихо отвечала Ранже, еще ниже опуская свое доброе выразительное лицо, сохранившее еще следы былой красоты.
— И полноте! И не думайте об этом! Вот мне — так есть над чем призадуматься. Ведь у меня три сына-молодца. Положим, Шарль вышел уже из лет, но Мишель и Ксавье как раз по возрасту подходят: того и гляди, который-нибудь из них номер и вытянет… А вы знаете, мадам Ранже, что какой палец не куснешь, всё болит; так и сыновья: Мишеля жаль, он недавно женился, двое малюток, а Ксавье — жених. Роза, девушка тихая, скромная, семьи зажиточной, хорошая жена будет, и в торговом деле бойка, лучшей невестки и не найти мне. А тут, того и гляди, Ксавье в солдаты попадет. Если бы еще не идти ему в чужую дальнюю сторону, сражаться тут, за свое отечество, за кров свой, это я понимаю, а то ушлют его Бог весть куда!.. Поговаривают, будто еще на неметчину пойдут, на границу к варварам русским. Вы ничего не слышали об этом, мадам Ранже?
— От кого же мне слышать, мадам Арман? Муж мой несообщителен, я тоже, а Этьен, как и всякий молодой человек, не занимается политикой, да и некогда ему: только что кончит свою работу, сразу же берется за книги.
— А патер Лорен ничего ему не говорил об этом? Ведь ваш Этьен его любимец, он им не нахвалится, и учит-то он его не как наших детей, а всему — словно дворянского сына.
При последних словах Ранже вздрогнула, но, быстро оправившись, сказала кротко:
— Не знаю, право, мадам Арман, может быть, он ему и сообщал что-нибудь, но у нас с Этьеном не было об этом разговора.
«Хитрёна! — подумала Арман. — Никогда ничего не скажет. Вот уже более пятнадцати лет минуло, как поселились они в нашем городе, а мы все-таки ничего не знаем об их прошлом, словечка не промолвит даром, все только отмалчивается. И муж не лучше, одного поля ягоды, до сих пор не знаем точно, за кого он стоит. Только и слышно, что всех жалеет, все для него люди, вишь, одинаковы. Ну нет уж, извините, я этого никогда не скажу, своего буржуа ни с аристократом, ни с иноземцем на одну доску не поставлю! А вот этим пришлецам — так все равно!»
И она со злобой взглянула на задумчивую, кроткую Ранже — словно на врага какого.
— А где вы жили до начала революции? — спросила она ее снова.
Ранже побледнела, но тотчас ответила:
— Мы жили с мужем в маленькой деревушке на западе Франции.
— Уж вы не из тех ли, что отстаивали короля и его приверженцев под предводительством генерала Шаретта?
— Нет, мы не королевской партии, — уклончиво сказала Ранже.
— Не за короля и не против короля! — довольно злобно засмеялась Арман. — Куда ветер подует, туда и мы.
Ранже ей не возразила, но, взяв свою корзинку, сказала вежливо:
— Прощайте, мадам Арман! Мне пора домой.
Она пошла не спеша по главной улице и, повернув за угол, очутилась возле своего дома. Не успела она переступить порог его, как до нее донеслись обрывки фраз весьма горячего спора.
— Но отец! — говорил почтительно молодой человек. — Мне не дают прохода товарищи.
— Оставь их, дитя мое! Пусть себе потешаются. Надоест это им и отстанут.
— Но они называют тебя шуаном
[1]… Скажи мне, отец, ты никогда не был на стороне королевской партии?
— Нет, Этьен, я не был с теми, что отстаивали короля, но я не сочувствовал и тем, которые пролили его кровь: убить человека — дело ужасное, Этьен, а убить народного представителя — еще ужаснее! Если бы ты только видел, сколько невинной крови было пролито во имя равенства и свободы!..
— Народ жестоко мстит за прошлое.
— Вот то-то и есть, что мстить — дело постыдное и недостойное человека. Я никогда не стану на сторону мстящих. Они не щадят ни женщин, ни детей; они делаются точно лютые звери.
— Не вспоминай прошедшего! — кротко молвила вошедшая Ранже, положив руку на плечо мужа.
— Но Женевьева, — сказал тот быстро, — не могу же я допустить, чтобы Этьен ненавидел аристократов!.. — затем, словно спохватившись, он добавил: — Точно те не такие же люди, как и мы.
