Грязный трюк. Мерзкий трюк.
Солдат взвыл от боли и досады. Даже в этом душераздирающем крике улавливалось оскорбленное чувство достоинства англичанина. Ноги у него подкосились, и он шумно повалился на землю. Бессмысленные взмахи мечом уже не могли остановить моего клинка, который пробил ему подбородок и нёбо.
Грязный, мерзкий трюк. И вдобавок глупый. Следом на земле оказался и я (чего в сражении категорически нельзя допускать), поскольку мне было не вытащить лезвие, застрявшее в челюсти мертвого солдата. Я превратился в удобную мишень. Левой рукой я нашаривал третий пистолет, и, если бы не отсыревший порох, вызвавший осечку мушкета англичанина, я был бы мертв.
Я взглянул на него. Лицо солдата выражало готовность выстрелить. А потом… из его груди высунулось острие меча Адевале.
Я с облегчением выдохнул. Мой квартирмейстер помог мне встать. Я был буквально на волосок от смерти.
– Спасибо, дружище Аде.
Адевале улыбнулся, отмахиваясь от моих благодарностей. С друг друга мы перевели взгляд на умирающего солдата. Тот был на последнем издыхании. Его тело выгнулось дугой, а затем вновь распласталось на земле. Одна рука у него дернулась и застыла. Мы с Адевале пытались понять, что бы это могло значить.
37
Вскоре все пленники обрели свободу. Очищенный от солдат и рабовладельцев, Тулум вновь перешел в руки туземцев. Мы с Джеймсом стояли на берегу и смотрели в море. Бормоча ругательства, он передал мне подзорную трубу.
– А это кто такой? – спросил я.
По волнам скользила внушительного вида галера, с каждой секундой уходя все дальше от берега. Труба еще позволяла различать людей на палубе, один из которых размахивал руками, отдавая распоряжения.
– Ты про шелудивого старикашку? – вопросом ответил Джеймс. – Это Лауренс Принс, голландский работорговец. Живет на Ямайке как король. Мы за этим прохвостом гоняемся несколько лет. Сегодня он был почти у нас в руках, а мы его упустили!
Кидд смачно выругался. Я понимал его досаду. Работорговец действительно побывал в Тулуме, но успел улизнуть. Правда, эта вылазка окончилась для него провалом. Поди, радуется, что ноги унес.
Вторым ассасином, раздосадованным бегством голландца, был А-Табай. Когда туземец подошел к нам, лицо у него было настолько серьезным, что я невольно прыснул со смеху:
– Ей-богу, вас, ассасинов, веселыми парнями не назовешь. Сплошь угрюмые взгляды и нахмуренный лоб.
Глаза А-Табая обожгли меня.
– У тебя замечательные боевые навыки, капитан Кенуэй.
– Спасибо, приятель. Мой природный талант.
Туземец поджал губы:
– Но в то же время ты груб и высокомерен. Щеголяешь в одеянии, которого не заслужил.
– Так ведь все дозволено, – засмеялся я. – Разве не это ваш девиз?
Думаю, лет А-Табаю было более чем достаточно, но его тело оставалось крепким и гибким. Он и двигался как молодой, однако его лицо казалось вырезанным из дерева, а в черных глазах ощущалась некая тьма, древняя или вообще не имевшая возраста. Под его взглядом мне становилось все неуютнее. В какой-то момент я подумал, что туземец способен без всяких слов, одним лишь жаром своего презрения, вытянуть из меня все жизненные соки.
Так длилось, пока А-Табай не прервал пугающее молчание:
– Я прощаю тебе ошибки, допущенные в Гаване и в других местах, но здесь больше не появляйся.
Сказав это, А-Табай зашагал прочь. Джеймс, тоже собравшийся уходить, сочувственно на меня посмотрел, пробормотав:
– Извини, приятель. Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому.
Я остался на берегу, размышляя над услышанным.
«Проклятые ассасины», – думал я. Они были ничем не лучше остальных. То же самодовольство и уверенность в собственной правоте. Мы такие, мы эдакие. Мне вспомнились проповедники. Те любили околачиваться возле таверн. Едва выйдешь за порог, а они – тут как тут. Начнут обзывать тебя грешником и требовать покаяния. Им хотелось, чтобы человек постоянно жил с ощущением вины.
«Но разве ассасины сожгли отцовскую ферму? – следом подумал я. – Нет, это сделали тамплиеры. Зато ассасины научили тебя пользоваться интуитивным чутьем».
Вздохнув, я решил сгладить острые углы, появившиеся в отношениях с Киддом. Предлагаемый им путь меня не привлекал. Но ведь он предлагал мне этот путь, считая меня подходящим для целей своего ордена. Я чувствовал необходимость прояснить ситуацию.
Кидда я нашел возле клеток с голубями, где прежде встретил туземку. Джеймс стоял, упражняясь со скрытым клинком.
– Веселых дружков ты себе выбрал, – сказал я.
Он нахмурился, но глаза блеснули. Чувствовалось, он рад меня видеть. Однако мне Кидд сказал совсем другое:
– Эдвард, ты заслуживаешь порицания. Ты носишь наши одеяния, словно ты – один из нас. Этим ты позоришь наше дело.
– Какое «ваше дело»?
Легкое движение – и пружина выбросила лезвие клинка. Другое движение – лезвие бесшумно ушло в паз. Джеймс проделал это несколько раз, прежде чем повернуться ко мне:
– Откровенно говоря… мы убиваем людей. Тамплиеров и их сподвижников. Убиваем тех, кому нравится управлять всеми земными империями… Тех, кто утверждает, что делает это во имя мира и порядка.
Да. Такие люди встречались и мне. Они хотели властвовать над жизнью всех и каждого. А я пользовался их гостеприимством.
– Похоже на предсмертные слова Дю Касса, – сказал я.
– Понимаешь? Это ведь слова о власти. О господстве над людьми. О том, чтобы украсть нашу свободу.
Свободой я дорожил. Необычайно дорожил.
– И давно ты стал ассасином? – спросил я Джеймса.
– Пару лет назад. А-Табая я встретил в Спаниш-Тауне
[6]. Его окружал… ореол мудрости, что ли. Я ему поверил.
– Так этот клан и все остальное – его идея?
Кидд усмехнулся:
– Вовсе нет. Ассасины и тамплиеры не одно тысячелетие сражаются за судьбы мира. У туземцев Нового Света с давних пор существовали схожие философские воззрения. И когда здесь появились европейцы, наши сообщества… во многом совпали. Культурные традиции, разница в религиях и языках – все это разделяло народы… Но в кредо ассасина есть то, что пересекает любые границы. Восхищение жизнью и свободой.
– Тебе не кажется, что это напоминает философию Нассау?
– Схожесть есть. Но не во всем.
Мы простились. Я знал: судьба еще сведет меня с Киддом.
38
Июль 1716 г.
Пока пираты Нассау расправлялись с караульными Порто-Гуарико, я вошел в сокровищницу форта. Лязг мечей, треск мушкетных выстрелов, крики раненых и умирающих – все стихло.
