Стрэдли с отчаянием взирал на Теннента. Майкл всегда считал, что у Пола и самого с головой не все в порядке, возможно, даже в большей степени, чем у некоторых его пациентов. Хотя для психиатров это обычное дело.
Он и сам иной раз сомневался в собственной нормальности.
«Да уж, все мы хороши. Эти бедолаги приходят к нам, платят по сто фунтов в час, потому что думают, будто у нас есть ответы на все вопросы. А мы лишь выписываем им таблетки и позволяем говорить, пока они сами не назовут нам причину своих страхов. Или пока им не надоест.
Или, – вдруг подумал он, обуреваемый чувством вины, – пока пациенты не кончают с собой».
Майкл попытался обойти Пола.
– Слушай, давай обсудим это позднее, а?
Стрэдли неловко дернулся, снова становясь на пути коллеги.
– Когда именно?
– Не знаю. У меня сегодня трудный день, и я опаздываю на утренний обход.
– Может, поговорим в столовой за обедом?
Майкл неохотно кивнул: вообще-то, он собирался сегодня просто взять сэндвич и спокойно посидеть на берегу реки.
Стрэдли отошел в сторону, пропуская его. Майкл двинулся по коридору, потом по величественной лестнице с перилами. Огромный холл занимал бо́льшую часть первого этажа. В этом помпезном помещении с колоннами и высоким лепным потолком диссонансом смотрелись стойка регистратуры, сделанная из искусственного дерева, и металлические и пластиковые стулья для посетителей.
Майкл быстро обошел стационарных пациентов, изучил их медицинские карты, спросил, как они себя чувствуют, и сделал новые назначения, а потом взял у Тельмы список тех, кто записался к нему сегодня на прием.
Без десяти девять в его кабинет втиснулась разношерстная команда: две медсестры, врач-стажер, психолог и социальный работник; дважды в неделю доктор Теннент устраивал летучки, на которых обсуждалось состояние больных. В начале десятого все разошлись.
Первый пациент, записанный сегодня на прием, еще не появился. Вот и хорошо.
Даже не сняв пиджак, Майкл сел за компьютер и открыл почту. Двадцать восемь новых писем, в основном от коллег – психиатров и психологов. Среди входящих был также запрос о продолжительности доклада, который ему предстояло сделать на сентябрьской конференции в Венеции. Пришло письмо от его брата Боба из Сиэтла: тот, как обычно, рассказывал о жене Лори и детях (Бобби-младшем и Британи) и интересовался, давно ли Майкл навещал родителей.
Письма от Аманды Кэпстик не было.
Но это его не очень обеспокоило – наверное, сильно занята на работе. Пока еще рано волноваться.
Однако в десять часов письма от Аманды по-прежнему не было. И после ланча тоже. И в пять часов вечера.
Глупо, что он написал ей.
Аманда – разумная молодая женщина с сильным характером. Ее сопливыми сантиментами не только не завоюешь, но, наоборот, отвадишь.
Последний пациент сегодня был записан на пять пятнадцать. Майкл мог передохнуть четверть часа. Он сделал несколько записей в предыдущей истории болезни, поставил ее в шкаф.
«Джорджия в моих мыслях» – песня все еще звучала у него в голове. Никак не смолкала. «Аманда в моих мыслях».
Из открытого окна доносился запах свежескошенной травы. Майкл зевнул, пододвинул стул поближе к столу, потом наклонился вперед, положил голову на руки и закрыл глаза. Позволил памяти унести его в прошедшую ночь.
Выглядела Аманда просто обворожительно. Длинный шелковый пиджак леопардовой расцветки, черная футболка, короткая черная юбка, изящный золотой браслет на запястье. С каждой новой встречей она казалась ему еще красивее, чем прежде. Сейчас Майкл попытался снова представить себе Аманду, но странным образом не мог этого сделать.
Он видел лишь отдельные ее черты. Искорки смеха в глазах. Зубы – белые, ровные, крупные; это придавало Аманде чувственность, и ему хотелось поцеловать ее. Майкл вспоминал гибкие руки, крохотные морщинки-лучики в уголках глаз, когда она улыбалась, движение головы, которым Аманда отбрасывала назад волосы, запах ее духов. «Келвин Кляйн». Он видел флакон у нее в ванной.
Что говорил язык ее тела?
Аманда вовсе не собиралась бросаться в его объятия – тут нет никаких сомнений. Но, с другой стороны, она не сделала и ничего такого, что говорило бы о ее желании дистанцироваться от него. Она вела себя нейтрально, не покидая зону личного пространства. Но в то же время постоянно смотрела на него, и Майкл воспринял это как положительный знак. Она тепло улыбалась ему, смеялась искренне и открыто.
Но он чувствовал, что очень мало узнал про нее, по крайней мере, про ее любовную жизнь, а ведь именно это и вызывало у него любопытство. У Аманды абсолютно точно были какие-то отношения, которые ее тяготили. И когда Майкл попытался поднять эту тему, она, казалось, почувствовала себя неловко.
Загудел интерком. Следующий посетитель ждал в приемной. Новый пациент.
Майкл спешно открыл чистый бланк истории болезни, который приготовил заранее, и посмотрел на направление. Этого пациента прислал к нему некий Шайам Сундаралингам из Челтнема, врач общей практики. Майкл никогда о таком не слышал, но в этом не было ничего удивительного, не мог же он знать всех врачей в Англии.
Доктор Сундаралингам диагностировал у своего пациента клиническую депрессию и хотел, чтобы его проконсультировал именно Майкл Теннент. В этом тоже не было ничего необычного: он приобрел известность благодаря передаче на радио и статьям, а потому многие люди хотели попасть именно к нему. Первый раз Майкл принимал всех сам, а потом, учитывая и без того бешеную нагрузку, оставлял себе только тех пациентов, которые представляли для него интерес, а прочих передавал другим врачам.
Новому пациенту было тридцать восемь лет.
Его звали Теренс Гоуэл.
24
– Ну хорошо, Аманда, я думаю, это будет полезно. Опишите мне Майкла Теннента.
Аманда сидела в оклеенном бирюзовыми обоями кабинете своего психотерапевта, и здесь, в просторном тихом помещении, за жалюзи, защищавшими от лучей предвечернего солнца, она впервые за день почувствовала себя спокойно. Девушка откинулась на спинку удобного плетеного кресла, закрыла глаза, собралась с мыслями.
– Он… я… гм… пожалуй, тут трудно дать однозначное определение. Майкл напоминает мне персонажа какого-то фильма. Интеллектуал, но не кабинетный ученый, а из тех, кто не растеряется в экстремальной ситуации. Ну, этакий Харрисон Форд из «Индианы Джонса». Или, может, Джефф Голдблюм – ему присуща такая же спокойная уверенность, как у Голдблюма. Знаете его?
Максина Бентам, сидевшая на полу возле дивана в своей любимой позе, кивнула.
– Он снимался в «Мухе». И в «Парке юрского периода».
– Да.
– Вот что, Аманда, давайте-ка проанализируем эти роли. В «Мухе» Голдблюм играет сумасшедшего ученого, который превращается в человека-муху. А в «Затерянном мире» – ученого, который борется с монстрами. Вы не видите в этом никакого скрытого смысла?
