«Не падай духом, девочка, через несколько дней будешь как новенькая», – беспечно сказал Дирк Богард.
Кора Берстридж взглянула на него.
«Я больше не могу смотреть на себя в зеркало», – ответила она.
Ари встала перед телевизором, загородив мужу экран.
– Может, поставить ужин обратно в духовку? Кажется, я начинаю ревновать тебя к твоей новой подружке.
Однако Гленн не слышал жену. Он сидел как зачарованный.
– Папа, если мамочка ангел, значит Христос ее любит?
Но он и сына не слышал. Он слышал только слова Коры Берстридж, произнесенные с экрана. Это была картина 1966 года, «Зеркало на стене». Фильм рассказывал о модели, попавшей в автокатастрофу. Изуродованная девушка решает покончить с собой, но ее спасает психиатр, который возвращает пациентке самообладание и душевное равновесие, а в финале женится на ней.
«Я больше не могу смотреть на себя в зеркало».
Просто поразительное совпадение.
Гленн с самого начала стал записывать передачу на видеомагнитофон и теперь остановил запись, перемотал пленку.
– Я приготовила тебе бифштекс, милый! Он остынет.
– Иду.
Гленн нашел нужный фрагмент и просмотрел его снова. Слушая диалог на экране, он закрыл глаза и, вернувшись на два дня назад, в квартиру Коры Берстридж, вновь увидел ее комнату, обставленную мебелью в стиле ар-деко, и записку на туалетном столике: «Я больше не могу смотреть на себя в зеркало».
Гленн сосредоточился, напряг свое серое вещество, попытался представить себе спальню Коры Берстридж на третьем этаже «Полумесяца Аделаиды» на набережной Хоува, совсем недалеко от Ла-Манша.
Режим замедленного времени.
Именно так детективы изучают место преступления. Они словно бы переводят все – дом, номер отеля, квартиру, полянку в лесу, участок тротуара, площадь вокруг машины – в режим замедленного времени. Тщательно рассматривают один стоп-кадр за другим. Сюда попадают всякие мелочи: волосяные фолликулы, чешуйки кожи, волокна одежды.
В данном случае он имел дело с самоубийством. Места преступления как такового не было. Женщина изнутри закрыла дверь на цепочку, написала записку, приняла таблетки, а затем…
При мысли о том, что сделала Кора Берстридж затем, он вспомнил про мели.
Прежде чем отойти от дел и переехать жить к родителям Гленна в Англию, его дед служил первым помощником капитана на грузовом судне, которое курсировало вдоль Наветренных островов: на один остров они доставляли запчасти для двигателей, с другого забирали урожай сахарной свеклы, на третьем выгружали гробы. Гленн любил слушать рассказы о приключениях деда, но в особенности его интересовали мели.
«Корабли почти никогда не тонут там, где глубоко, – говорил дедушка мальчику. – Для них гораздо опаснее мелководье. Самые высокие волны бывают на небольших глубинах, самые опасные скалы не те, которые ты видишь, а те, что спрятаны под водой. Ох уж это мелководье!»
Коварное мелководье пугало Гленна, но он каждый раз просил деда рассказать о мелях. Они стали его фобией, его личными демонами, с которыми он боролся, но которых так до конца и не победил.
Темная, бушующая стихия. Буруны, пена, острые как бритва кораллы, которые могут вскрыть днище суда, словно нож консервную банку. Мелководье внедрило в душу Гленна такой страх, что в детстве его мучили ночные кошмары: он иногда просыпался, продолжая биться в кровати, выкрикивать предупреждения шкиперу. Когда ужас немного отступал, мальчик словно бы оказывался выброшенным на мель – попадал из объятий сна в темную, нечеткую лужу страха.
Самоубийство. Это слово бурлило в его голове, как пенистый темный водоворот.
Самоубийство.
Гленн попытался представить себе последние минуты жизни Коры Берстридж. Вот она пишет записку. Потом снимает тапочки. Ложится в кровать. Натягивает пакет себе на голову, завязывает бантиком пояс от халата. Жуткая влага пакета перед глазами.
Какие мысли посетили Кору Берстридж в последние мгновения ее жизни? Что заставило бедняжку сделать это?
Он разговаривал с ее дочерью, которая живет в Лос-Анджелесе; кроме того, несколько друзей актрисы согласились пообщаться с прессой. Они сообщили следующее. После недавней подтяжки Кора Берстридж пребывала в депрессии. Ей трудно было принять то, что она стареет, и награда Британской академии только усугубила ее ощущение одиночества.
Ее не возвели в дамы, не удостоили какой-либо другой почетной правительственной награды, потому что, как признавалась сама актриса, Букингемскому дворцу были не по душе ее романы с известными политиками, а еще больше – ее антимонархические взгляды.
«Решили бросить старой собаке кость, лишь бы только она не тявкала» – так написала Кора Берстридж одному из своих друзей после получения премии.
Денег мало; красота осталась в прошлом; одинокая (третий, и последний, муж бросил ее десять лет назад) пожилая дама, страдающая от депрессии, – классическая потенциальная самоубийца.
«Так почему же, – спрашивал себя Гленн Брэнсон, поднимаясь с кресла, чтобы отправиться на кухню, где его ожидали остывший бифштекс и жена, чей взгляд теперь уже стал ледяным, – почему же я не верю, что Кора Берстридж покончила с собой?»
30
«Добрый вечер, это доктор Теннент. Глория, перезвоните мне, пожалуйста, сразу же, как только получите это сообщение. Боюсь, что я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».
Щелчок.
Томас нажал кнопку обратной перемотки на автомобильной магнитоле, а потом надавил клавишу воспроизведения и еще раз прослушал запись голоса доктора Майкла Теннента: он переписал его сообщение с автоответчика на кассету.
Щелчок.
Томас сглотнул и ухватился обеими руками за руль. Так и хотелось вырвать его из крепления и забить им до смерти доктора Майкла Теннента.
Ламарк снова проиграл запись.
Субботний вечер. Десять часов. Почти полная луна. Звезды мерцают, сегодня много влаги. Он сидел в темно-синем «форде-мондео» доктора Гоуэла: тот охотно одолжил ему свой автомобиль. Салон сверкал безукоризненной чистотой, и, когда Томас отправился сюда, снаружи на краске тоже не было ни пятнышка. В машине имелись кожаные бежевые сиденья, а также магнитола «Филипс», проигрыватель компакт-дисков, электрические стеклоподъемники и множество всяких других устройств. Повсюду торчали кнопки и выключатели. Какие-то неразборчивые крохотные буковки: для карликов с лупами их, что ли, делали? И что они означают – сам черт не разберет.
Единственная понятная надпись на английском языке находилась на сигнальной кнопке рулевого колеса перед ним: «Воздушная подушка».
Различать кучу собачьего дерьма на тротуаре в тени между кругами света от уличных фонарей становилось все труднее. Томас разглядывал ее в течение часа. Муха ползла по лобовому стеклу внутри. Мухи жрут собачье дерьмо. Мухи жрут дохлых птиц. Если бы не мухи, повсюду валялись бы дохлые птицы. Томас не возражал против мух, они его вполне устраивали, у него имелись все основания быть благодарным им. А вот дохлых птиц он ненавидел. Дохлые птицы – предвестник несчастья.
