– Да. Аманда не пропустила бы важные деловые встречи. Или позвонила бы, чтобы их отменить. И уж точно связалась бы с Лулу. – Он отвел глаза и вновь принялся рассматривать альбом. – Я думаю, в лучшем случае произошло нечто, вызвавшее у нее амнезию, – травма, удар по голове, что-нибудь в этом роде. Может быть, она бродит где-то по городу.
Губы матери сжались.
– А в худшем?
Майкл пристально посмотрел на собеседницу.
– Она могла попасть в аварию, и ее до сих пор не обнаружили.
Они оба понимали, что это еще не самое худшее. Тереза задумчиво кивнула, встала, подошла к окну. Потом с трудом заговорила:
– Аманда в детстве любила играть в саду. Там у нас была песочница – она вечно строила из песка декорации, в которые помещала своих кукол и машинки. Разыгрывала целые истории. Теперь я разбила на этом месте огород: мята, тимьян, лук, розмарин, щавель, укроп. Вы любите укроп, доктор Теннент?
– Пожалуйста, называйте меня Майкл.
– Аманда научила меня готовить рыбу с укропом. Ее интересует все на свете. Она всех своих знакомых обязательно учит чему-нибудь новому. Скажите, вот вас она чему-нибудь научила?
Последовала долгая пауза, во время которой Майкл тоже пытался обуздать свои чувства. Наконец он ответил:
– Да.
Тереза повернулась и в ожидании продолжения уставилась на него красными глазами.
– Аманда научила меня снова жить.
68
Томас лежал голый в спальне матери, на дорогих белых простынях с кружевной каймой. Он купался в аромате ее любимых духов «Шанель», в запахе ее косметики, ее волос и кожи.
Он видел, как мама двигается на экране перед ним. Вот она, шикарно одетая, садится на пассажирское сиденье «феррари» перед казино в Монте-Карло, а Рок Хадсон придерживает для нее дверь.
– Ты такая красивая, мамочка, – прошептал в восхищении Томас.
Слезы струились по его щекам.
Три недели и два дня. В гробу, холодная, брошенная всеми, под землей, в темноте.
Он протянул руку к пульту и нажал «стоп». Лицо матери крупным планом застыло. Томас взял с прикроватного столика портативный магнитофон «Сони» и нажал клавишу воспроизведения.
Майкл Теннент произнес: «Про птиц-шалашников? Нет, впервые слышу. А что, орнитология входит в круг ваших интересов?»
Он остановил пленку, прокрутил назад, прослушал еще раз голос психиатра: «Про птиц-шалашников? Нет, впервые слышу. А что, орнитология входит в круг ваших интересов?»
Томас остановил пленку, взял второй магнитофон, сказал:
– Привет, Аманда. Как дела?
«Не очень похоже».
Помолчал, потом произнес эти слова еще раз.
«Вроде как получше».
Он снова прослушал голос психиатра. Потом запись своего голоса. Сравнил.
«Нет, все еще плоховато».
Лицо матери по-прежнему смотрело на него с экрана. Томас стер запись своего голоса и предпринял очередную попытку:
– Привет, Аманда. Как дела?
«Лучше! Да, теперь гораздо лучше!»
Он выдвинул ящик прикроватной тумбочки, достал из него кремового цвета вибратор, которым пользовалась мать, и поднес его гладкую, закругленную поверхность к ноздрям. Ее запах до сих пор еще не выветрился. Он сделал глубокий вдох, глядя на лицо молодой Глории Ламарк. И опять повторил:
– Привет. Привет, Аманда. Как дела?
Мать одобрительно улыбалась ему с экрана.
69
– Фильм «Безопасное прибытие» – ты его видел? – спросил Рон Саттон, разглядывая фотографию, которая висела на стене в коридоре, ведущем в спальню Коры Берстридж.
– С Эрнестом Боргнайном и Уолтером Пиджоном, – сказал Гленн. – Да, видел.
– Хороший фильм. Мне понравился.
– Вот только конец подкачал.
– Ты прав: конец дерьмовый.
Саттон держал в руках большую черную сумку и был облачен в белый защитный комбинезон и резиновые перчатки, отчего Гленн в своем коричневом костюме чувствовал себя рядом с ним полуголым.
– Вот здесь я ее и нашел.
Саттон уставился на кровать.
– А где лежала записка? – спросил он.
– В гостиной.
Они прошли в гостиную, и Гленн показал Рону письменный стол, где, придавленная стеклянной статуэткой русалки, лежала записка. Сейчас она находилась у коронера.
– И что там было написано?
– «Я больше не могу смотреть на себя в зеркало».
Саттон нахмурился.
– Это цитата из ее фильма «Зеркало на стене». С Джеймсом Мейсоном и Лоренсом Харви, шестьдесят шестой год, – уточнил Гленн.
– Я его не видел.
– Серьезно?
– Нет, когда этот фильм показывают по телевизору, я вечно бываю занят.
– Его демонстрировали по каналу Би-би-си в прошлом месяце.
– Знаю. Я записал на кассету, но вышел облом: мой сын записал что-то сверху.
– Думаю, это лучший фильм Коры Берстридж. Даже поверить не могу, что ты его не смотрел, – с упреком произнес Гленн.
Но Саттон почти не слушал его. Он задумчиво оглядывал комнату. А потом заметил:
– Довольно странно цитировать в предсмертной записке реплику из своего фильма.
– И мне тоже так показалось.
– Вчера вечером Барри Норман рассказывал по телевизору про «Зеркало в стене» – я включил на середине. Дань уважения Коре.
– Я записал эту передачу, но посмотреть еще не успел. Рано лег спать.
– Норман говорил, что эта картина началась со скандала.
– А в чем дело?
– Изначально планировалось, что главную роль будет играть Глория Ламарк. Но потом что-то случилось, и режиссер предпочел другую актрису.
Гленн кивнул:
– Верно. В одной из биографических книг про Кору Берстридж об этом тоже говорится. Они публично поливали друг друга грязью, а однажды Глория Ламарк даже швырнула в Кору бокал с вином. Вроде как это было в присутствии королевской семьи, на премьере какого-то фильма. – Он покачал головой. – Как же ты не видел «Зеркало на стене»? Ведь с этого фильма началась карьеры Коры Берстридж. Ее за ту роль номинировали на «Оскар».
Саттон прошел по коридору к входной двери. Открыл ее, осмотрел, закрыл, потом снова открыл.
– Насколько я понимаю, дверь починили, после того как ты ее сломал?
– Ага.
– Значит, если злоумышленник входил через нее, ты уничтожил все улики.
