Поначалу, пока гетто оставалось открытым для входа и выхода, друзья Жабинских из числа евреев считали его чем-то вроде временной колонии для прокаженных или верили, что гитлеровский режим быстро рухнет и восторжествует справедливость, или что они сумеют выжить в этом водовороте, или что «окончательное решение» означает изгнание евреев из Германии и Польши – все, что угодно, только не истребление.
Предпочитая неведомое будущее чудовищному настоящему, большинство евреев делали, что прикажут, но некоторые, не желая быть стадом, выбирали рискованную жизнь, скрываясь в арийской части города. По воспоминаниям Антонины, безрадостной темой для разговоров среди ее друзей смешанного происхождения или супружеских пар, в которых кто-то из супругов был евреем, стал нюрнбергский расистский закон от 15 сентября 1935 года, оговаривавший, какую часть еврейской крови позволительно иметь, чтобы не считаться «опоганенным». Свен Гедин, знаменитый исследователь Великого шелкового пути, человек, оправдывавший нацизм и стоявший рядом с Гитлером на трибуне во время Олимпиады 1936 года, никак не пострадал, хотя один из его прадедов был раввином, и этот факт наверняка был известен внутреннему кругу Гитлера.
Хотя лишь немногие предвидели, что расистские законы в скором времени будут регулировать вопрос жизни и смерти, тем не менее кто-то поспешно принял христианство, а кто-то раздобыл фальшивые документы. Адам и Ванда Энглерт, друзья Жабинских, опасаясь, что нацисты смогут установить частично еврейское происхождение Ванды, пошли на фиктивный развод, вслед за которым произошло незначительное событие, названное «исчезновением Ванды». Но до того как Ванда исчезла, она решила устроить прощальную вечеринку для родных и близких друзей на бывшем оружейном складе в центре города и назначила ее на день летнего солнцестояния.
В тот священный вечер оружейный склад был, вероятно, украшен веточками полыни с длинными пурпурными стеблями, серовато-зелеными листьями и малюсенькими желтыми цветками. Эта известная с незапамятных времен трава использовалась, чтобы разрушать заклятия, прогонять ведьм и колдунов, особенно 23 июня, накануне дня летнего солнцестояния и праздника, посвященного святому Иоанну (согласно легенде, когда святой Иоанн был обезглавлен, его голова укатилась в заросли полыни). Суеверные польские крестьяне подвешивали ветки полыни под навесы сараев, чтобы ведьмы не могли по ночам выдаивать коров, варшавские девушки носили в волосах гирлянды из полыни, а хозяйки прикрепляли полынь к дверям и оконным рамам, чтобы отогнать зло. И когда поляков оккупировали истинные дьяволы, день для этой летней вечеринки явно был выбран не случайно.
Двадцать второго июня Ян с Антониной отправились на вечеринку, собираясь перейти на другой берег по мосту Кербедза, – в хорошую погоду приятная прогулка или поездка на трамвае. На старых фотографиях длинный металлический футляр, в который заключен мост, как будто сплетен из полос железа, словно корзина, и благодаря этому солнечный свет падает на асфальт сквозь это плетение мелкими ромбиками. Когда ветер со свистом дует между полосами металла, такой мост вибрирует, порождая странную музыку, словно где-то играет невидимый тромбон или трубят слоны – ведут между собой свой вековечный разговор, хорошо знакомый смотрителям зоопарков.
Ян с Антониной обычно ходили короткой дорогой через Пражский парк, городской оазис, некогда занимавший семьдесят четыре акра на месте бывших наполеоновских укреплений. В 1927 году к новому зоопарку перешла примерно половина парка; зоопарк постарался сохранить старые деревья там, где это было возможно, и потому люди, приезжавшие сюда на трамвае, сначала проходили под кронами Пражского парка и только потом, как из пролога в роман, попадали в зоопарк, расположенный под теми же самыми медовыми белыми акациями, кленолистными платанами и каштанами. Но в тот день, обнаружив, что у них кончились сигареты, Ян с Антониной пошли длинным путем по Лукасинской улице, огибавшей парк, и заглянули в маленькую лавку, полную сладковатого аромата крепкого польского табака. В тот момент, когда они вышли и закурили, мощная ударная волна от взрыва прижала их к забору и камни посыпались из тучи взметнувшейся земли. Воздух сейчас же заклубился и почернел, а еще через секунду они услышали мотор самолета и увидели тонкую розовую полоску, перечеркнувшую небо. Их губы двигались беззвучно, пока они силились встать на ноги, оглушенные и ошарашенные взрывом. Затем, когда волчьи завывания сирен дали сигнал отбоя воздушной тревоги, они решили, что этот самолет был не из эскадрильи – просто одиночный бомбардировщик, пытавшийся разрушить мост Кербедза, который остался неповрежденным, как и Пражский парк. Однако клубы черного дыма валили, поднимаясь рывками, от взорванного трамвая.
– Если бы мы решили сократить путь, то могли бы поехать на нем, – сердито произнес Ян.
Страх охватил Антонину, когда она увидела, который час.
– Это тот самый трамвай, которым Рысь обычно возвращается из школы!
Промчавшись по улице, они подбежали к горевшему, сошедшему с рельсов трамваю – он завалился набок перед католической церковью, подобно дымящемуся мамонту, – металлический корпус покорежен, оборванный контактный провод болтается на весу, около пятидесяти человек слабо шевелятся внутри и вокруг. «Слезы катились из глаз, пока я всматривалась в лица мертвецов, отыскивая Рыся», – вспоминала Антонина. Пытаясь найти сына в дыму и горячих обломках и не найдя его, они кинулись в школу, однако дети уже разошлись. Затем они побежали обратно мимо трамвая и разросшейся толпы вокруг него, через Пражский парк, между клетками, к вилле, взлетели по ступеням черного хода, ворвались на кухню, обыскали весь дом, выкрикивая имя Рыся.
– Его здесь нет, – сказал наконец Ян, опускаясь в кресло.
Прошло какое-то время, и они услышали его на заднем крыльце.
– Сядь, – сказал Ян сурово, но спокойно, подводя Рыся к стулу. – Где ты был, скверный мальчишка? Ты что, забыл, что отправляться домой сразу после школы – твоя главная обязанность?
Рысь объяснил, что всех отпустили из школы, когда разорвалась бомба, а потом какой-то взволнованный незнакомец забрал всех детей к себе домой, где они дожидались сигнала отбоя воздушной тревоги.
Нет нужды говорить, что Антонина с Яном остались без вечеринки в честь Ванды, хотя и не лишились ее компании, поскольку вскоре после «исчезновения», как и планировалось, в зоопарке появилась домашняя учительница Рыся, не еврейка.
Глава тринадцатая
Ян и Антонина считали расизм нацистов духовно необъяснимым, дьявольским, омерзительным, они уже и так помогали друзьям в гетто, но поклялись, несмотря на все трудности, поддерживать и других евреев, которых Ян помнил с детства и к которым испытывал самые теплые чувства.
«У меня перед евреями был моральный долг, – впоследствии рассказывал Ян журналистам. – Мой отец был убежденный атеист, и по этой причине в 1905 году он определил меня в школу Кретшморт, на тот момент единственную школу в Варшаве, где не требовалось изучать Закон Божий, хотя моя мать была категорически против, поскольку являлась ревностной католичкой. Восемьдесят процентов учеников были там евреями, и я подружился с людьми, которые затем стали видными учеными и деятелями искусств… Окончив среднюю школу, я начал учиться в школе Розикера», тоже почти полностью еврейской. В результате его лучшими друзьями стали представители еврейской интеллигенции, и многие школьные приятели жили теперь за стенами гетто. Хотя Ян немного говорил на публике о своем отце, он рассказал журналистам, что выбрал зоологию «назло отцу, который вовсе не любил и не ценил животных, не позволял держать их в доме – за исключением моли и мух, которые являются без разрешения».
