Жабинским сообщали по телефону или через гонца, чтобы они ожидали «гостя», который не задержится надолго. Ирена часто навещала их лично, чтобы сообщить новости, просто поболтать или пересидеть опасность, когда ее контора оказывалась под наблюдением. Позже ее схватили гестаповцы, но после страшных пыток в тюрьме Павиак Ирена бежала с помощью подполья; она была одним из самых любимых гостей зоопарка.
Польское правительство в изгнании, обосновавшееся в Лондоне, обеспечивало подполье специалистами для радиостанций и планировало операции, используя британские самолеты, агентов и ресурсы. Контрабандой доставлялись наличные деньги с помощью парашютистов, в чьих поясах для денег помещалось до ста тысяч долларов вместе с зашифрованными адресами тех, кому они предназначались; польские агенты, известные как cichociemni (чихочемни), «тихие и темные», также доставляли оружие, инструменты и чертежи для его изготовления. По рассказам одного из «тихих и темных», чтобы как можно меньше рассеиваться при высадке, его группа прыгала с трехсот футов, целясь в «крест из белых и красных цветов, нахальным образом торчавших посреди широкой поляны». Он сам со свистом пролетел между соснами, приземлился на ноги, и его встретил человек в каске, который быстро спросил пароль и пожал ему руку. Потом появились деревенские парнишки, забрали ящики, собрали парашюты, из которых женщины шили блузки и нижнее белье. Передав зашифрованное сообщение от верховного главнокомандующего командующему Армией крайовой, он проглотил обязательную дозу кофеиносодержащего экседрина, чтобы оставаться в боевой готовности, положил в специальный кармашек на брюках пилюлю с цианистым калием, и только потом его отвели в здание школы, где пухленькая директриса накормила его омлетом с беконом и помидорами, а на рассвете отправила дальше. Некоторые из этих парашютистов присоединялись к местным отрядам, многие сражались во время Варшавского восстания 1944 года. Из трехсот шестидесяти пяти курьеров одиннадцать погибли, шестьдесят три самолета было сбито, и всего лишь половина из восьмисот пятидесяти восьми прыжков удалась. Зато эти люди снабжали всем необходимым неутомимое подполье, причем и союзники, и враги описывали их как самую организованную группу в Европе, и это было вполне закономерным, поскольку Третий рейх расправлялся с поляками с особой жестокостью.
А Ян между тем все глубже погружался в работу подполья и преподавал общую биологию и паразитологию на фармацевтическом и зубоврачебном факультетах варшавского «летучего университета». Классы были маленькие, места для встреч то и дело менялись; чтобы их не раскрыли, приходилось переезжать с одного конца Варшавы на другой, заниматься на частных квартирах, в техникумах, церквях, на предприятиях и в монастырях, работая и в стенах гетто, и за его пределами. Тут были начальная школа и бакалавриат, выдавались дипломы по медицине и другим наукам, несмотря на нехватку библиотек, лабораторий и классных комнат. И какая горькая ирония была в том, что врачи из гетто могли лишь утешать умирающих пациентов, которых исцелила бы толика еды и лекарств, в то же время они преподавали самую современную медицину будущим поколениям докторов. В самом начале войны, желая лишить страну лидеров, нацисты схватили и расстреляли бóльшую часть польской интеллигенции, затем объявили вне закона образование и прессу. Эта стратегия имела обратные результаты: обучение сделалось опасно притягательным, а кроме того, выжившая интеллигенция, лишенная работы, получила возможность сосредоточить все свои усилия на подрывной деятельности. Массово читаемые газеты циркулировали и в городе, и в гетто, где их зачастую оставляли где-нибудь в еврейских туалетах (которых немцы старательнейшим образом избегали). В период тотального разрушения процветали библиотеки, колледжи, театр, проводились даже тайные общеваршавские чемпионаты по футболу.
К весне 1942 года поток «гостей» в зоопарке возобновился, они прятались в клетках, в сараях и чуланах, где пытались заниматься повседневными делами, хотя и пребывали в состоянии постоянной паники. Знакомые с планировкой дома, они наверняка подшучивали над чьими-нибудь неуклюжими шагами, детской беготней, топотом копыт и лап, громыханием дверей, телефонными звонками и случавшимися время от времени пронзительными воплями поссорившихся животных. Во всяком случае, в эпоху радио они привыкли воспринимать информацию на слух, дорисовывая мысленные образы.
Антонина переживала за судьбу их подруги, скульптора Магдалены Гросс, чья жизнь и искусство пошли под откос с началом бомбежек зоопарка, который был для нее не только мастерской под открытым небом, но еще и вотчиной, царством ее творчества и компасом, задававшим направление всей ее жизни. Антонина писала в своем дневнике, какой восторг испытывала Гросс, наблюдая за животными, поглощавшими все ее внимание. Глядя на их ужимки, она забывалась на целые часы – подобное забвение хорошо знакомо зоологу. Ян, который всю жизнь поклонялся тому, что он называл «пластическими искусствами», тоже безгранично восхищался ее работами.
Гросс специализировалась на небольших скульптурах. Она успела изваять около двух дюжин животных, и они получились как живые, схваченные в миг привычного движения или наделенные явными человеческими чертами. Потягивающийся верблюд, который стоял, расставив ноги и запрокинув голову себе на горб. Юная лама с настороженными ушами, высматривающая что-нибудь вкусное. Опасливая японская гусыня, устремившая в небо острый клюв и посматривающая на зрителя, словно «красивая, но безмозглая женщина», как поясняла сама Гросс. Фламинго, идущий походкой Чарли Чаплина, пойманный в тот момент, когда он отрывает от земли правую ногу. Фазаний петух, устроивший смотр своему гарему. Экзотическая курочка, которая, ссутулившись, быстро шагает, «словно покупатель, озабоченный только тем, как бы ему достать селедки». Олень, вскинувший голову, как будто напуганный каким-то звуком. Цапля с блестящими глазами и длинным, крепким клювом, с изящно обрисованными плечами, спрятавшая нос глубоко в пушистое оперенье на груди, – в ней Магдалена видела самое себя. Долговязый марабу, втянувший голову в плечи. Лось, втягивающий носом воздух в поисках лосихи. Задиристый петух, готовый нарваться на неприятности и вращающий бешеным глазом.
Гросс выискивала мельчайшие детали, уникальные черты для каждого животного: как оно изгибает ноги и плечи в поисках равновесия, как угрожает соперникам, выказывает эмоции. Она наслаждалась тончайшими линиями сочленений, сгибая собственные руки и ноги, чтобы понять, как связаны между собой мускулы и кости ее моделей. Яна, ставшего для Магдалены Гросс советником, завораживала анатомия животных, их пластика и соразмерность всех частей, способность сохранять равновесие – как птица, например, носит компактное, гладкое тело на двух похожих на веточки ногах, тогда как млекопитающим, при всем разнообразии их форм, требуется четыре массивные лапы. Пока он изучал в колледже агротехнику, зоологию и изящные искусства, на него, вполне вероятно, оказала влияние чарующая классика Дарси Томпсона – «О росте и форме» (1917), исследование по биологический инженерии. Гросс же тратила месяцы на создание каждой скульптуры. Чтобы выбрать из набора движений одну позу, воплощающую животное, требуются время и страстная увлеченность, восторженное воображение, которому Гросс отдавалась без остатка. Радость сквозит во всех ее скульптурах.
