Глава двадцатая
Снежная осень 1942 года набросилась на зоопарк с особенной яростью, ветер хлестал деревянные строения, пока они не начинали стонать, и взбивал сугробы, пока они не превращались в искрящееся суфле. Бомбежки начала войны распороли территорию зоопарка, перепутали в нем все ориентиры, а потом навалило снега, скрывшего многочисленные шрамы на земле, припорошившего заборы, щебень раскуроченных аллей, зазубренные металлические пальцы. Под обманчиво мягким белым покрывалом повсеместно прятались василиски из железа, вынуждая людей двигаться по лабиринту дорожек, расчищенных лопатой, или по хорошо натоптанным тропам.
Жизненное пространство Антонины сжалось еще больше, потому что на нее навалилась какая-то болезнь, похожая на флебит (сама она выдвигает несколько версий), воспаление вен на ногах, от которого ходить было мучительно больно, и она была вынуждена пролежать в постели с осени 1942 года по весну 1943-го. Необычайно активной тридцатичетырехлетней женщине было ненавистно это лежание в постели, в теплой одежде, под слоями одеял и покрывал («Мне было так стыдно, я чувствовала себя такой бесполезной», – стенала она на бумаге), в то время как она привыкла управлять огромным хозяйством. Она была самой верхней матрешкой, в конце концов, и это не просто метафора – в тот момент Антонина была беременна. Трудно сказать, отчего у нее в венах образовались тромбы – из-за беременности, курения, варикозной болезни или как наследственное заболевание? Во всяком случае не от сидячего образа жизни и не от лишнего веса. Однако флебиты бывают опасными, а в самой тяжелой форме, при тромбофлебите глубоких вен, сгусток крови, оторвавшись, может дойти до сердца или легких и вызвать смерть. Даже легкие флебиты или ревматоидный артрит (воспаление суставов) становятся причиной красных отечных ног и требуют постельного режима. Поэтому, не имея выбора, Антонина принимала гостей у себя в спальне: членов семьи, друзей и работников, заходивших ее проведать.
В июне 1942 года польское подполье получило письмо, написанное шифром, в котором говорилось о лагере смерти в Треблинке, городке неподалеку от Варшавы. Ниже приведена часть предостерегающего послания:
«Дядюшка собирается (сохрани нас Господь) отпраздновать свадьбу своих детей и у вас тоже (прости, Господи)… [Он] арендовал дом для себя рядом с вами, очень близко, а вы, наверное, ничего об этом не знаете, потому-то я и пишу вам и даже посылаю это письмо с нарочным, чтобы теперь вы узнали. Это правда, и вы должны подыскать новое жилье за городом для себя и для всех ваших братьев и сынов Израилевых… Мы знаем наверняка, что дядюшка уже почти подготовил для вас свой дом. Вы должны знать, должны найти какой-то выход… Дядюшка собирается устроить свадьбу как можно скорее… Ступайте в укрытия… Помните: мы священные жертвы, „не оставляйте от него до утра…“»
[58].
Историк Эммануэль Рингельблюм (который, скрываясь в варшавском бункере, написал записки, названные «Польско-еврейские отношения во время Второй мировой войны») и другие члены подполья точно знали, о чем идет речь в письме. Последняя загадочная фраза касалась пасхального агнца из Исхода 12: 10 – остатки священного ягненка надобно сжечь. Скоро пришли новости из Челмно, что евреев травят в газовых камерах, беженцы из Вильно рассказывали о массовых убийствах и в других городах. В подобную жестокость было невозможно поверить, пока один человек, спасшийся из газовой камеры и проехавший весь путь до Варшавы, прячась в товарном вагоне, не рассказал обитателям гетто, чтó он видел своими глазами. Хотя подполье после этого распространило новость о Треблинке, некоторые возражали, что нацисты не станут устраивать подобного скотства в таком крупном городе, как Варшава.
Двадцать второго июля 1942 года ликвидация гетто началась с улицы Ставки; семь тысяч человек были пригнаны на железнодорожную станцию, загружены в обработанные хлоркой красные вагоны для скота и отправлены в газовые камеры в Майданек. Для этого «переселения на восток» им было позволено взять с собой еды на три дня, все ценные вещи и тридцать три фунта багажа на человека. С июля по сентябрь 1942 года нацисты отправили из Варшавы в Треблинку двести шестьдесят пять тысяч евреев, оставив пятьдесят пять тысяч в гетто, где в октябре была создана Еврейская боевая организация (ZOB), готовая к борьбе. Чтобы обреченные на смерть как можно дольше сохраняли спокойствие, на станции Треблинка висело расписание поездов приходящих и уходящих, хотя ни один узник оттуда не уехал. «С высокой точностью они начали осуществлять свою безумную цель, – писала Антонина. – То, что поначалу казалось проявлением кровожадных инстинктов отдельных людей, в скором времени превратилось в отлично проработанный метод уничтожения целых наций».
В числе тех, кто, как Шимон Тененбаум и рабби Шапира, предпочел остаться в гетто, когда им предлагали бежать, был и врач-педиатр Хенрик Гольдшмит (известный под псевдонимом Януш Корчак), который писал автобиографические романы и книги для родителей и учителей с такими названиями: «Как любить ребенка» и «Право ребенка на уважение». К изумлению своих друзей, почитателей и учеников, Корчак забросил и писательскую, и медицинскую карьеру в 1912 году, чтобы основать детский дом для мальчиков и девочек от семи до четырнадцати лет, на Крохмальной улице, 92.
В 1940 году, когда евреям было приказано переселиться в гетто, приют переехал в заброшенный клуб коммерсантов в «районе проклятых»
[59], как Корчак писал в своем дневнике, состоявшем из листков голубой рисовой бумаги, которые он заполнял подробностями повседневной жизни в приюте, воображаемыми историями, философскими размышлениями и самоанализом. Это реликварий немыслимых трудностей, открывающий, «как духовный и высокоморальный человек боролся, чтобы защитить невинных детей от жестокостей мира взрослых во время одного из самых темных периодов истории». Неловкий и застенчивый со взрослыми, он создал образцовое демократическое государство для сирот, которые называли его «пан Доктор».
Остроумный выдумщик, способный посмеяться над собой, он посвятил себя «детской республике», у которой имелся собственный парламент, газета и судебная система. Вместо того чтобы драться, дети учились кричать: «Я подаю на тебя в суд!» И каждую субботу по утрам суд из пяти детей, на которых никто не подавал жалоб на текущей неделе, разбирал дела. Все правила остались в «Своде законов» Корчака, и первые сто из них посвящены прощению. Он однажды признался своему другу: «Я врач по образованию, педагог по случайности, писатель по склонности и философ по необходимости».
По ночам, лежа на больничной койке, с остатками водки и черного хлеба, засунутыми под подушку, он удалялся на свою собственную планету Ро, где его воображаемый друг, астроном Ци, наконец-то сумел построить машину, перерабатывающую солнечную радиацию в нравственную силу. Применяя свое изобретение, чтобы во всей вселенной наступил мир, Ци жаловался, что машина работает везде, кроме этой «тревожной искры, планеты Земля», и они спорили, стоит ли Ци уничтожить кровожадную, вечно воюющую Землю, и пан Доктор молил о сострадании, указывая на юность планеты.
