– Мило, – сказала тетушка Клара, но Мирна бросила на нее предупреждающий взгляд – Что? – прошептала Клара. – Нормальная похвала.
– Ты и в самом деле хочешь похвалить это? – Мирна толстым пальцем ткнула в стену.
– Картинки – говно, – подал голос ребенок, усевшийся на кровать. – Но мне нравится.
Клара с трудом подавила улыбку. Именно такие чувства она испытывала к своим ранним работам. Она знала, что они говно. Но ей нравилось. Правда, больше никому, кроме нее.
Она снова обвела взглядом стены спальни. На сей раз без предубеждения. Решительно намереваясь найти что-нибудь хорошее среди этих творений.
Она переходила от одной картины к другой.
Приближалась. Отдалялась. Наклоняла голову в одну сторону, в другую.
Как бы она ни смотрела, они были ужасны.
– Вы не переживайте. Вовсе не обязательно, чтобы они вам нравились, – раздался голос с кровати. – Мне все равно.
Те же слова говорила юная Клара, видя вполне предсказуемое поведение людей, пытающихся выдавить что-нибудь похвальное о ее ранних работах. Людей, чье мнение было для нее важно. Чьего одобрения она ждала. «Мне все равно», – говорила она.
Но ей было не все равно. И она подозревала, что Бин чувствует то же самое.
– У тебя есть любимая картина? – спросила тетушка Клара, отринув собственные чувства.
– Вон та.
Палец указал на открытую дверь. Тетушка Клара закрыла ее и обнаружила прикнопленную к ней картину. Она была ужаснее остальных, если такое возможно. Если прочие творения принадлежали к эпохе неолита, картина на двери относилась к самому раннему этапу эволюции. У автора явно имелся хвост, а ходил он на всех четырех. Попадая костяшками пальцев в краску.
Питер, учивший чадо своей сестры делать цветовой круг, оказался никудышным преподавателем. Этюды в спальне нарушали все правила искусства и большинство правил общепринятого этикета. От стен исходил дурной запах.
– И что тебе в ней нравится? – спросила Мирна голосом, сдавленным от сильных эмоций или от обеда в желудке.
– Вот это.
Указуя на картину, палец провел волнистую линию в воздухе. Клара поняла, что при закрытой двери Бин видит это творение, засыпая и просыпаясь.
Что же в нем такого особенного?
Она посмотрела на Мирну – ее подруга разглядывала картину. И улыбалась. Поначалу слабо, а потом все шире.
– Ты это видишь? – спросила Мирна.
Клара пригляделась к «шедевру». И тут что-то переключилось. Забавные красные загогулинки оказались улыбающимися губами. Картина была наполнена улыбками.
Это не делало ее лучше. Но определенно делало забавнее.
Клара повернулась к Бин и увидела широкую улыбку на серьезном лице.
– Художественный ген явно не передается в этом семействе по наследству, – сказала Мирна, когда они сели в такси.
– Я бы отдала кучу денег, чтобы Питер увидел, к чему привели его уроки, – заявила Клара, и Мирна фыркнула от смеха.
– Чем вы сегодня занимались? – поинтересовалась Рейн-Мари у Анни и Жана Ги за обедом на террасе в заднем саду.
– Мы с Доминик прокатились верхом по лесу, – сказала Анни, поглощая салат из арбуза, мяты и сыра фета.
– А ты? – спросил Арман у Жана Ги. – Я точно знаю: ты бы ни за что не сел на лошадь.
– На лошадь? – переспросил Бовуар. – Доминик говорит, что это лошади, но по меньшей мере одна из них – лось.
Рейн-Мари рассмеялась. Ни одна из лошадей Доминик не годилась для конной выставки. С ними плохо обращались, их запустили и в конечном счете отправили на бойню. Доминик их спасла.
Кони смотрели такими глазами, будто знали, что их спасли в последнюю минуту.
Такой же вид иногда бывал у Анри в минуты задумчивости. И у Розы. То же выражение Рейн-Мари иногда читала в глазах у Жана Ги.
И у Армана.
Они знали. О том, что были на волосок от смерти. Но еще они знали, что их спасли.
– Мы с Марком поработали во дворе, – сообщил Жан Ги. – А вы чем отличились?
Гамаш и Рейн-Мари поведали о своих попытках понять, почему Питер уехал в Дамфрис.
– И почему поселился в пятнадцатом округе в Париже, – добавила Рейн-Мари.
– Папа, а что там? – спросила Анни.
Арман поднялся и минуту спустя принес из дома карту Парижа.
– Прошу прощения, – сказал он. – Мне тут нужно проверить кое-что.
Он разложил карту на столе.
– Что вы ищете? – спросил Жан Ги, присоединяясь к нему.
Гамаш надел очки и склонился над картой. Спустя несколько минут он выпрямился.
– Во время прогулки вы останавливались посмотреть, как живет отец Марка? – спросил Арман у дочери.
– На минутку, – ответила Анни. – Мы привезли ему кое-какие продукты. А что?
– Телефона у него по-прежнему нет?
– Нет. А что?
– Так, одна мысль. Он какое-то время жил в Париже, – сказал Гамаш.
– Он довольно долго там жил, после того как мать Марка его выгнала, – уточнила Анни.
– Мне нужно с ним поговорить. – Арман повернулся к Жану Ги. – Ты готов прыгнуть в седло?
Бовуар посмотрел на него испуганно:
– Сейчас? Вечером? На лошадях – или кто уж они там?
– Сейчас темновато, поедем с самого утра, – ответил Гамаш.
– А зачем? – спросила Анни. – Что может знать Винсент Жильбер об исчезновении Питера?
– Возможно, ничего, но я помню, мы с ним разговаривали о его жизни в Париже. Он мне показывал, где останавливался.
Гамаш ткнул пальцем в карту.
Пятнадцатый округ.
Глава одиннадцатая
С галереями Торонто им не повезло. Никто не помнил, чтобы Питер Морроу появлялся, и все пытались уговорить Клару выставляться. Те самые галереи, которые всего несколько лет назад издевательски отвергали работы Клары, теперь всячески ее соблазняли.
Клара не держала на них зла. Галеристы были слишком тяжелы на подъем, а она ушла далеко вперед. Для нее это было очевидно. Но она заметила и другое. Свою готовность давать авансы. Она с удовольствием воспринимала лестные слова и завлекающие улыбки этих запоздавших ухажеров.
– Он был здесь? – спросила Клара у владелицы последней галереи в ее списке.
– Нет, не припомню, – ответила женщина, а администратор подтвердил, что за последний год Питер Морроу не договаривался о встрече.
– Но он мог просто заглянуть, – не отступала Клара.
Она показала хозяйке галереи фотографию одной из лучших работ Питера.
