– Клара тут главная, Жан-Ги, – ответил Гамаш, чей голос был едва различим за воем двигателя.
– Мы можем долететь до той деревни, узнать, что случилось с Питером и вернуться домой, прежде чем тот корабль пройдет полпути, – запротестовал Бовуар. – Вас это устраивает?
Гамаш посмотрел вниз, на кораблик, такой маленький на громадной реке.
– Мы дали Кларе слово. И потом, может быть, она права. До сего дня она неизменно оказывалась права.
Бовуар взглянул в умные карие глаза шефа, отметил морщины на его лице. Глубокий шрам на виске. Волосы, почти совсем поседевшие.
– Вы боитесь? – спросил Бовуар.
– Чего?
– Снова быть за старшего? Взять на себя ответственность?
«Есть бальзам, есть в Галааде…» Книга в кармане у Гамаша впилась ему в бок. Словно колючка. Не позволяющая ему забыть. «…Душу грешную спасет».
– Мы здесь для того, чтобы помогать Кларе, и ни для чего больше, – повторил Гамаш. – Если я почувствую, что должен вмешаться, то вмешаюсь. Но не раньше.
Жан Ги отвернулся, однако Гамаш успел увидеть в его знакомых глазах что-то незнакомое.
Сомнение.
Самолет не столько приземлился, сколько выскользнул из воздуха. Он ударился о посадочную полосу, проехал какое-то расстояние и остановился.
– Ай-ай, – сказал с ухмылкой бессмертный пилот. – Чуть не покалечил бананы.
Мирна рассмеялась судорожным смехом приговоренного к смертной казни, которому объявили о помиловании.
Все вылезли из тесной консервной банки и остановились на полосе. Посмотрели на реку. Самолет стоял всего в нескольких метрах от Святого Лаврентия.
– Tabarnac, – выпалил Шартран, потом повернулся к женщинам. – Извините.
– Merde, – выпалила Мирна, потом повернулась к Шартрану. – Извините.
– Тут нет аэропорта, – заметил Гамаш, оглянувшись.
Пилот выгружал их багаж на полосу.
– Аэропорт большой, – продолжал Гамаш. – Там приземляются реактивные самолеты. А здесь…
Он огляделся. Река, лес, река.
– Здесь…
– Добро пожаловать, – сказал пилот, доставая последнюю сумку и укладывая ее в общую кучу.
– А если серьезно, где мы? – спросил Гамаш.
Пилот показал вдаль. Там, на горизонте, показалась точка. На их глазах она приближалась. Приобретала форму. Форму корабля.
– «Морской волк». Он причалит вон там. – Пилот махнул рукой на пирс в полукилометре от них. – Погрузочная пристань. Вам лучше поспешить.
– Tabarnac, – рявкнула Мирна и схватила свою сумку.
– Merde, – проворчал Шартран.
Они заторопились по бугристой посадочной полосе и остановились лишь затем, чтобы посмотреть на самолет, который разбежался и взмыл в воздух. С земли он казался удивительно изящным, словно что-то неловкое выпустили на свободу.
Самолет и парнишка за штурвалом, казалось, были созданы для небес и не принадлежали земле.
Самолет качнулся туда-сюда, заложил вираж и полетел в сторону солнца. И вскоре исчез из виду.
Тогда они развернулись и поспешили к пирсу, куда уже приближался «Морской волк».
Гамаш, хорошо знавший побережье, спросил себя, понимает ли Клара, где они оказались.
Глава тридцать четвертая
На корабле оставались лишь две каюты. Адмиральская и капитанская.
Было решено, что женщины займут капитанскую, а трое мужчин – адмиральскую, поскольку она должна быть больше капитанской.
Они показали фотографию Питера капитану порта, кассиру, старшему стюарду, какой-то женщине, которую они приняли за служащую, но которая оказалась пассажиркой.
Никто из них не узнал Питера.
– Может быть, он добирался и не по реке, – предположила Мирна. – Мы ведь не уточнили у пилота.
Клара задумалась, держа в одной руке сумку, а в другой – слегка потертую фотографию Питера. Мирна обещала больше не показывать старую фотографию из ежегодника.
– И все же пилот узнал Питера на фотографии, – сказала Мирна. – Хотя я не понимаю как. Большая часть его лица спрятана за облачком дыма.
Кроме одного острого глаза, подумал Гамаш. Не глаза художника, а хитрого, оценивающего глаза. Глаза его матери.
Что-то в разговоре с молодым пилотом не давало покоя Гамашу. И по-видимому, Мирна тоже это ощущала. Казалось странным, что молодой парнишка, признавший, что считает своих пассажиров товаром, узнал Питера по старой фотографии из ежегодника.
Однако он узнал Клару, а значит, у него был острый взгляд на лица.
– Я думаю, если кто его и узнает, – Клара подняла руку с недавней фотографией Питера, – то кто-то из моряков, который видел, как Питер расхаживает по палубе. Не капитан корабля и не капитан порта.
– Хорошая мысль, – поддержал ее Гамаш.
И Клара оказалась права. Если стюард, который проводил женщин в капитанскую каюту, не узнал человека на фотографии, то стюард, провожавший мужчин, узнал.
– Он купил билет на одно спальное место, – сообщил стюард. – И всех сторонился.
– Как же вы его запомнили? – спросил Жан Ги, следуя за ним по тускло освещенному, узкому коридору.
Кораблику явно было далеко до «Куин Мэри».
– Я за ним приглядывал.
– Почему? – спросил Бовуар.
– Боялся, что он спрыгнет за борт.
Услышав это, они остановились посреди коридора.
– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш.
– Люди иногда прыгают, – ответил молодой стюард. Он был невысокий, гибкий. Говорил с сильным испанским акцентом. – Особенно такие тихие. А он был тихий. Замкнутый в себе.
Они двинулись дальше по коридору, а потом, к их удивлению, спустились на два пролета трапа.
– Большинство пассажиров радуются речному путешествию. Общаются. Знакомятся. Заниматься тут особо нечем, ну и начинают завязывать дружбу. Ваш парень вел себя иначе. Он другой.
– И вы думаете, он собирался прыгнуть? – спросил Гамаш.
– Не-а. Он был в порядке. Просто другой.
Опять это слово. Питер Морроу, всю свою жизнь пытавшийся не выделяться, в конечном счете оказался «другим».
– А где он сошел? – спросил Жан Ги.
– Не помню.
Они добрались до адмиральской каюты. Стюард открыл дверь и замер, держа руку ладонью вверх.
Бовуар проигнорировал его, но Гамаш дал стюарду двадцатку.
– Двадцать долларов, patron? Вы что? – вполголоса спросил Бовуар.
– А кто, по-твоему, будет распределять места в спасательной шлюпке?
