Наконец он вошел в комнату и с нежностью посмотрел на мертвеца. Он не видел ни крови, ни зияющей раны. Только человека.
– Я остался, чтобы приглядывать за ним.
Голос Бовуара разрушил чары.
– Вы знали, чем он болеет? А сам он знал?
– Если и знал, то мне не сказал. Что-то связанное с легкими. Я хотел отправить его в больницу в Сет-Иль, но он отказался покидать дом. И я его понимал. Он хотел умереть здесь, у себя.
Питер посмотрел на Бовуара, потом на Гамаша и спросил:
– Вы знаете, чем он болел?
– А вы знаете, почему сюда прилетел профессор Мэсси? – ответил вопросом Гамаш.
– Нет. – Питер внимательно взглянул на Гамаша. – Но у меня такое ощущение, что вы знаете.
– Я думаю, он хотел признаться, – сказал Гамаш.
– Признаться? В чем?
– Вы не ошиблись, – подтвердил Гамаш. – Профессор Норман умирал. Он давно умирал. Задолго до того, как понял, что умирает. Его убил Мэсси.
– Мэсси? Да нет, глупости. Зачем? И как? При помощи вуду?
– Нет. При помощи асбеста.
Питер замер.
– Когда Мэсси узнал, что мы вас ищем, – продолжил Гамаш, – а вы ищете профессора Нормана, он, вероятно, понял, что мы непременно найдем вас обоих. И все узнаем.
– Да что тут узнавать? – растерянно спросил Питер.
– Что профессор Мэсси долгие годы присылал ему холсты, загрязненные асбестовой пылью.
– Почему? – только и сумел произнести Питер, пораженный этим известием.
– Потому что Норман был для него угрозой, – объяснил Гамаш. – Как Клара для вас. Вы любили Клару, но это вас не остановило – вы пытались погубить ее искусство и практически уничтожили ваш брак.
Питер выглядел так, будто получил удар в печень. Но Гамаш не позволил ему уйти от ответа. Он упорно смотрел на Питера, пока тот не кивнул, соглашаясь с ним.
– Вы любили ее и все равно делали то, что делали, – заметил Гамаш, снова ударяя по больному месту. – Представьте, на что были бы вы способны без любви. Будь вместо любви ненависть. Любовь к Кларе держала вас в узде. Вы не могли перешагнуть некую черту. Но у Мэсси не было никаких ограничителей. Он чувствовал, что может потерять все. Что Норман может у него все отобрать.
– Однако он поспособствовал увольнению Нормана, – сказал Питер. – Разве ему не хватило увольнения?
– Тут дело не в мести или мстительности, – ответил Гамаш. – Для Мэсси это был вопрос выживания. Колледж стал для него всем. Это был его дом в физическом, эмоциональном, творческом плане. Студенты были его детьми. А он – их уважаемым, почитаемым профессором. Блестящим. Идолом, которым они восхищались. Но что, если вдруг появится другой, более талантливый художник, настоящий преподаватель-авангардист?
Лицо Питера обмякло. Наконец он понял. Он знал, что может чувствовать при этом художник. Тебя выживают с твоего места. Оттесняют. Отбирают все, что тебе принадлежало.
Мэсси сражался за выживание. И увольнения Нормана было для него недостаточно. Если картины Нормана начнут появляться на выставках, то кто-нибудь начнет задавать вопросы человеку, который инициировал его увольнение.
Мэсси не мог этого допустить.
– Когда из стен колледжа извлекли асбест, он сохранил некоторое количество и стал посылать загрязненные асбестом холсты Норману, – сказал Бовуар. – В качестве подарка одного художника другому.
– Но как ему удавалось все это осуществлять? – спросил Питер. – Ведь профессор Норман жил в лесу в Шарлевуа.
– У него имелся помощник, – напомнил Бовуар. – Люк Вашон.
Питер открыл рот, собираясь возразить, но так ничего и не сказал. Задумался. Вспомнил все, что ему известно.
– Но если профессор Мэсси приехал, чтобы признаться, то где же он? – Питер огляделся. – А если он признался, то зачем ему было убивать Нормана? Кто же тогда его убил? – Он показал на мертвое тело.
Гамаш посмотрел на Жана Ги:
– Ты можешь найти Люка Вашона?
– Oui, patron.
– Арестуй его. Но будь осторожен. Охотничий нож, вероятно, все еще с ним.
– Oui. И я буду поглядывать, не обнаружится ли где профессор Мэсси.
– Я бы пока о нем не беспокоился, Жан Ги.
– Верно.
Бовуар вышел, а Питер обратился к Гамашу:
– Вы о чем? Почему не стоит беспокоиться о профессоре Мэсси?
– Потому что он почти наверняка мертв, – сказал Гамаш. – Мы начнем его поиски, как только арестуем Вашона.
– Мертв? Откуда вы знаете?
– Я в этом не уверен. Но вы правы: если он приехал, чтобы признаться, то у него не было причин убивать профессора Нормана. И он встретился с вами, а значит, не пытался скрываться. Нет, я думаю, профессор Мэсси, вероятно, раскаялся. То, что в молодости казалось приемлемым, даже разумным, в старости может восприниматься иначе. Видимо, он приехал признаться во всем Норману, может быть, даже попросить прощения. А потом он собирался сдаться полиции. Но Люк Вашон не мог такого допустить.
– Черт побери, – сказал Питер и сел. Потом снова огляделся. – Но почему здесь нет и профессора Мэсси? Почему он не убил их обоих?
– Давайте дождемся, когда Жан Ги арестует Вашона. Наверное, Вашону требовался козел отпущения. Подозреваю, что он хотел инсценировать убийство с последующим самоубийством. Чтобы мы думали, будто Мэсси убил профессора Нормана, а потом утопился. Вашону не составило бы труда сбить его с ног и подержать сколько нужно под водой.
«Еще одна душа для Святого Лаврентия», – подумал Гамаш, понимая, что если он прав, то они, вероятно, никогда не найдут профессора Мэсси.
Однако Вашона они найдут. Если не здесь, то где-нибудь в другом месте. Непременно найдут. Выйдут на след и предадут в руки правосудия.
– Зачем Вашон сделал это? – спросил Питер.
– Я только что объяснил, – ответил Гамаш. – Хотя я могу и ошибаться.
– Нет, я о том, почему он вообще согласился помогать профессору Мэсси?
– А почему люди соглашаются на подобное? – спросил Гамаш. – Почти наверняка из-за денег. Чтобы хватило на открытие собственного бара. На его поддержание на плаву. Чтобы сам он мог путешествовать и писать картины. А от него всего-то и требовалось раз или два в год отправить посылку Норману. И доставить готовые картины в Торонто.
– Он мог притвориться, что даже не знал об их загрязнении, – сказал Питер. – И кстати, что делал Мэсси с готовыми картинами?
– Видимо, уничтожал их, – предположил Гамаш. – Все, кроме одной. Мирна и Рейн-Мари видели ее в мастерской Мэсси. Тот заявил, что сам ее написал, и они приняли его слова за чистую монету, но обратили внимание, что та картина лучше, гораздо лучше всех остальных.
