Отпевание проходило один раз в сутки, ближе к вечеру, наспех. Священника торопили могильщики, которым хотелось поскорее зарыть безродных покойников и отправиться домой либо в теплый трактир. С точки зрения могильщиков, бедняки, сваленные в дешевых простых гробах у стен, не заслуживали и такого отпевания. Нищие бездельники, пропойцы, не сумевшие скопить даже пару монет на приличные похороны — с ними не церемонились при жизни, они не заслуживали никаких церемоний и после своей смерти. Нет никакого толка от таких людей, считали могильщики. Своеобразная работа сделала их философами.
Поэтому они не обратили никакого внимания, когда к стенке, к ряду других гробов, поставили еще один гроб — такой же дешевый и неказистый, как и все остальные.
Это произошло под вечер. Сумерки еще не успели наступить, но серое, мрачное свинцовое небо, нависшее над городом, яснее любых слов говорило об их приближении. Это был простой, не окрашенный деревянный гроб из сосны, маленького размера. Стоил такой очень дешево. Никто из людей, находившихся внутри часовни, даже не повернул головы посмотреть.
А зачем было поворачиваться? Хоронили явно безвестного бедняка, из тех, кто прожил всю свою жизнь в бедах и нищете и нашел свой последний приют у покосившейся, сырой, покрытой плесенью стены старой часовни. Этот, похоже, был совсем беден. Такой гроб покупали по самому дешевому разряду, стоил он всего 8 гульденов и предназначался для тех, кто так и не научился при жизни зарабатывать себе на хлеб.
Начало смеркаться. На мрачную землю упали первые хлопья снега. Это был не тот счастливый, радостный снег, появление которого всегда со смехом и весельем встречают дети. Здесь даже снег выглядел мрачно, он был признаком ледяной зимы, разыгравшейся непогоды и предвещал застывшую, твердую землю, которую будет так тяжело копать могильщикам. Снег был словно предназначен для того, чтобы сделать конец жизненного пути несчастных бедняков еще тяжелей.
Старенький священник начал читать молитву — наспех, проглатывая слова. Он читал ее миллионы раз тем, кто уже не нуждался ни в каком утешенье. Наклонив голову, он уныло бубнил привычный текст, не вдумываясь в смысл слов и призывая сияние божественного благословения на головы тех, кто был обделен им при жизни. За долгие годы службы священник выучил молитву наизусть. К тому же у него было совсем мало времени. Могильщики должны были успеть закопать нищенские гробы до темноты. Орган не звучал. Отпевание с органом стоило очень дорого, проводилось в другой церкви и было предназначено для тех, кто мог за него платить. Даже в смерти бедняки не могли рассчитывать на музыку.
С наступлением темноты церковь опустела совсем. Темные углы освещались лишь дрожащими огоньками свечей. Длинные тени плясали по стенам, создавая пугающие, мрачные образы. Быстро скомкав окончание молитвы — все равно тем, кого отпевали, было уже не разобрать, священник поспешно удалился к себе в ризницу. Могильщики с шумом и руганью принялись грузить гробы на деревянные повозки. Последним сверху на грязную повозку небрежно швырнули маленький гроб.
Снег пошел сильней. Грубая повозка, громыхая, покатила по камням мостовой, направляясь на кладбище. Это и похоронами не считалось, так как совсем не было людей— никого. За повозкой не шел ни один человек.
Погоняя тощую лошаденку, возница думал о том, что таких никто и не мог хоронить. Какие люди за гробами нищих, безродных покойников? Таких даже хоронить не за что — разве закопать просто так, из христианского милосердия. Не бросать же на свалку, как собак. Возница думал о том, как бы поскорее довезти эти гробы — гробы бедняков, никому не нужных ни при жизни, ни после смерти. Подстегивая тощую лошаденку кнутом, он мечтал о теплом уютном трактире после надоевшей паршивой работы, и твердо знал, что не закончит свою жизнь так, как они.
Редкие прохожие, встречавшие жалкие похоронные дроги, спешили поскорей отвернуться, ускорить шаг. В такую злую студеную ночь никто не думал о том, что все равны перед лицом Бога. Тем более те, кого хоронят так — бродяги и бедняки.
Когда повозка прибыла на кладбище, стало совсем темно. Началась метель. На кладбище был только один могильщик. За оградами последних могил, очень далеко от центральных аллей, были вырыты длинные рвы. Это были общие могилы для безвестных и безродных покойников. Когда ров заполнялся, его засыпали. Никто не ставил отличительных знаков или крестов. Там не было таблиц с именами или даже самых скромных памятников. А редкие посетители кладбища никогда не забредали в эту мрачную часть.
Один из рвов был уже почти заполнен. Могильщик бросил сверху маленький гроб. В могиле уже лежало три яруса тел. После этого могильщик стал закапывать ров и утрамбовывать землю. Скоро все было закончено. Общая могила исчезла с лица земли. Развернувшись, могильщик быстро пошел прочь, стремясь укрыться от начавшейся метели. Кладбище поглотила густая зимняя темнота.
Было уже достаточно поздно, когда знаменитый английский импресарио, еще месяц назад приглашавший знаменитого Моцарта на триумфальные гастроли в Лондон, подъехал к темному кладбищу Святого Марка. Задержали его неотложные дела, и больше всего он переживал о том, что не успел в церковь, к отпеванию великого композитора. Впрочем, где именно отпевали Моцарта, он не знал. Ему удалось выяснить лишь место последнего пристанища гения. Познакомившись с музыкой Моцарта всего лишь несколько месяцев назад, он навсегда отдал ему свою душу, разум и сердце. Он был твердо уверен в том, что прекрасная музыка Моцарта является божественным светом. И после такой музыки уже не мог слушать ничего другого — такими тусклыми, бесцветными и бездарными по сравнению с музыкой Моцарта казались произведения всех остальных знаменитых в Вене композиторов.
Импресарио велел остановить карету за несколько кварталов до входа в центральные ворота кладбища, боясь, что его экипаж не сможет найти место среди вереницы карет, повозок и прочих наемных экипажей. Он не сомневался в том, что мир не знал более великого гения. А значит, вся Вена, Австрия, весь мир горько оплакивает день, когда погасло самое знаменитое светило империи. Наверняка почитатели яркого, искрометного, бесценного таланта композитора захотят проститься с ним, проводив в последний путь. А раз так, то похороны Моцарта наверняка будут многолюдными и роскошными, а вереницы карет протянутся на несколько улиц в окрестностях и займут все подъезды к кладбищу.
Когда он подъехал к главным воротам кладбища, стало уже совсем темно. Выйдя из экипажа, импресарио пошел по тихой, пустынной улице, на которой не было ни людей, ни карет. Падал снег. Вокруг не было ни души. Пораженный импресарио с удивлением оглядывался по сторонам. Вдалеке заунывно выла собака, да нищий полузамерзший калека клянчил милостыню, потрескавшимися на морозе губами насвистывая мелодию из «Волшебной флейты». Он дал нищему золотой, и тот, прижав драгоценную монету к груди, со всех ног побежал греться под вывеску ближайшего трактира.
Возле главных ворот кладбища не было никаких карет: царила полная пустота. Более того, под аркой, на земле, куда не попадал снег, не было даже следов от проехавших колес. Ни одного следа… Застыв от изумления, импресарио попытался войти внутрь, но ворота были уже заперты.
