Выборы в Конгресс и Законодательное собрание штата состоялись 3 октября 1849 года, и это было значительное политическое событие в жизни всего штата.
Их завершение означало новый серьезный виток в политической карьере нескольких высокопоставленных чиновников. А потому повод для празднования был столь весомым, что день, когда объявили об официальном завершении выборов, и когда должно было состояться торжество, был назначен общегородским выходным. Надо сказать, что в те годы выборы объявляли состоявшимися не в тот день, когда они прошли, и не на следующий день, а через несколько суток.
Впрочем, когда кареты, везущие первых гостей, только-только показались на подъездной аллее, все уже знали о том, что выиграли именно те кандидаты, которые и должны были выиграть. Вереница лакеев в роскошных вышитых золотом ливреях встречала гостей, которые выходили из карет в поздний вечер октября 1849 года. Дамы зябко ежились в открытых шелковых платьях. Туалеты самых уникальных оттенков расцветили зал, и в свете множества бальных огней засветились, засверкали вереницы бриллиантов. Это сияние было столь ослепительным, словно дело происходило не в Америке XIX века, а в сказочной бриллиантовой стране Голконде. Демонстрировать свои камни для жен преуспевающих политиков было правилом хорошего тона. И богатые мужья, как правило, не скупились, прилагая немалые старания для того, чтобы их спутницы не ударили лицом в грязь.
Это был сверкающий мир богатства и успеха, и обитатели соседних улиц выходили на тротуары, чтобы вдоволь поглазеть на высшее общество, члены которого, тревожа воображение обитателей всех кварталов, проезжали совсем рядом в своих новеньких красивых каретах.
«Сегодня, часов около трех утра, мирный сон обитателей квартала Сен-Рок был нарушен душераздирающими криками. Следуя один за другим без перерыва, они доносились, по-видимому, с пятого этажа дома на улице Морг, где, как известно местным обывателям, проживала единственно некая мадам Л’Эспанэ с незамужней дочерью мадемуазель Камиллой Л’Эспанэ. После небольшой заминки у запертых дверей при безуспешной попытке проникнуть в подъезд обычным путем пришлось прибегнуть к лому, и с десяток соседей, в сопровождении двух жандармов, ворвались в здание. Крики уже стихли; но, едва лишь кучка смельчаков поднялась по первому маршу, как сверху послышалась перебранка двух, а возможно, и трех голосов, звучащих отрывисто и сердито. Покуда добрались до третьего этажа, стихли и эти звуки, и водворилась полная тишина. Люди рассыпались по всему дому, перебегая из одной комнаты в другую. Когда же очередь дошла до большой угловой спальни на пятом этаже (дверь, запертую изнутри, тоже взломали), — толпа отступила перед открывшимся зрелищем, охваченная ужасом и изумлением» (из рассказа Эдгара А. По «Убийство на улице Морг»).
Поднявшись по широкой мраморной лестнице, разодетые гости попадали в огромный бальный зал, где их поджидали лакеи, разносившие дорогое шампанское. Освещенный огромной хрустальной люстрой и множеством светильников на стенах, бальный зал представлял собой просто невиданное зрелище! Словно в аквариуме, в нем свободно «плавали» представители самых разнообразных пород, чувствуя себя как настоящие рыбы в воде. Здесь были и «победители» вечера с многочисленными членами семейств — конгрессмены и представители палаты штата, представители высшей аристократии, разбогатевшие торговцы, богатые бизнесмены, сделавшие свое состояние на торговле сталью и углем, бизнесмены, разбогатевшие на проведении выборов, модные актрисы, дорогостоящие куртизанки, преуспевающие журналисты, редакторы и хозяева крупных газет, а также многочисленные прохиндеи, всегда в избытке вращающиеся вокруг богатой и светской публики, общепризнанные тусовщики из высшего общества, не пропускающие ни одного банкета.
Разнообразие человеческих пород было представлено во всей красе. Исследователям оставалось только с головой погрузиться в водоворот этого общества, чтобы к утру собрать самые свежие сплетни.
Бал начался ближе к полуночи, но уже к одиннадцати губернаторский дворец был переполнен. Многолюдно было и на улицах: к решетке, окружающей подъездную аллею и сад, прижалось немало зевак, желающих поглазеть на местных богачей и знаменитостей. Все было обставлено так шикарно, что в сознании простого народа весьма четко утвердилась мысль: значит, выборы — это что-то очень солидное и важное, если их празднуют с такой роскошью.
Если перевести на современный язык, губернаторский бал был отличным пиар-ходом, заставляющим простой народ задумываться о необходимости и правильности проведения процесса выборов, обратить внимание тех, кто, в общем-то, был достаточно равнодушен к таким вещам, на появление в обществе такого процесса как выборы. В те годы выборы не считались делом общенациональным и затрагивающим все слои общества. В любом случае, даже для большого города, привыкшего к светским приемам и балам, это ежегодный бал был самым роскошным.
Перед началом неофициальной части мероприятия — танцев и фуршета для тех, кто предпочитал не плясать, а пить и есть, губернатор штата произнес небольшую официальную речь — так было положено. В этой речи говорилось о том, о чем всегда говорится в подобных случаях: что было собрано необходимое количество голосов, что процессом выборов заинтересовалось огромное число граждан, и это намного больше, чем в прошлом году. Также губернатор выразил надежду на то, что честные и справедливые выборы принесут демократические перемены обществу, намного улучшив жизнь всего населения штата посредством уменьшения налогов и принятия лучших законов.
Речи, наполненной штампами и общими фразами, громко рукоплескало большое количество собравшихся. Аплодисменты в конце официального спича были таким же ритуалом, как и сам спич.
Раскрасневшийся губернатор, всерьез принявший аплодисменты за чистую монету, вошел в бальный зал, сияя от удовольствия. Мельком отвечая на комплименты дежурных прихлебателей, он принял из рук лакея бокал с шампанским и тем дал понять, что официальную часть можно считать законченной. Начался бал.
«Здесь все было вверх дном, повсюду раскидана поломанная мебель. В комнате стояла одна только кровать, но без постели, подушки и одеяло валялись на полу. На стуле лежала бритва с окровавленным лезвием. Две-три густые пряди длинных седых волос, вырванных, видимо, с корнем и слипшихся от крови, пристали к каминной решетке. На полу, под ногами, найдены четыре наполеондора, одна серьга с топазом, три столовые серебряные и три чайные мельхиоровые ложки и два мешочка с золотыми монетами — общим счетом без малого четыре тысячи франков. Ящики комода в углу были выдвинуты наружу, грабители, очевидно, рылись в них, хотя всего не унесли. Железная укладка обнаружена под постелью (а не под кроватью). Она была открыта, ключ еще торчал в замке, но в ней ничего не осталось, кроме пожелтевших писем и других завалявшихся бумажек.
И никаких следов мадам Л’Эспанэ! Кто-то заметил в камине большую груду золы, стали шарить в дымоходе и — о ужас! — вытащили за голову труп дочери: его вверх ногами, и притом довольно далеко, затолкали в узкую печную трубу. Тело было еще теплым. Кожа, как выяснилось при осмотре, во многих местах содрана — явное следствие усилий, с какими труп заталкивали в дымоход, а потом выволакивали оттуда. Лицо страшно исцарапано, на шее сине-багровые подтеки и глубокие следы ногтей, словно человека душили.
