Князь Горчаков, главнокомандующий Южной армией и сухопутными и морскими силами в Крыму, вручая награды особо отличившимся офицерам, вместе с орденом Святого Георгия 4-й степени уже от себя преподнес лейтенанту Бирилеву золотую саблю с надписью «За храбрость».
Охотники Бирилева, этот российский спецназ середины XIX века, жили по своим собственным законам. Большие начальники для них вроде как и не начальники, а душой и телом преданы они только своему Бирилеву, который для них и отец, и старший брат. Скажет Бирилев: «Умри!» – все как один не моргнут, умрут. Начальство бирилевцев старалось лишний раз не трогать. Да и чем ты можешь испугать людей, которым каждую ночь в лицо дышит смерть! Впрочем, шалости у бирилевских спецназовцев самые невинные: винца попить, чаи погонять да одеться не по форме, а как им способней. Во главе этой отчаянной братии сам Бирилев – фуражка на затылке, на лбу пышный чуб, воротник шинели поднят, руки в карманах, на шинели белый Георгиевский крест, а на боку сабля кривая турецкая. Никого не боится и говорит то, что думает, невзирая на чины и звания.
Из хроники Севастопольской обороны: «Для держания же неприятеля в беспрестанной тревоге (что, кроме изнурения его войск, заставляло его постоянно иметь в траншеях значительные силы под выстрелами крепостной артиллерии) производились небольшие вылазки. Сначала почти исключительно ходили на вылазки охотники из матросов, но впоследствии солдаты и казаки (пластуны) соперничали с моряками в удальстве подползти неожиданно к неприятельскому пикету, заколоть часового, ворваться в траншею, поднять на ноги неприятельские резервы и уйти вовремя незаметно. Многие из моряков ходили на вылазки по нескольку раз и до того облюбили это занятие, что оно обратилось как бы в страсть. Само собою разумеется, что такая опасная игра обходилась не без потерь и потому не всегда разрешалась начальством: а как некоторые из смельчаков решались уходить на вылазку и без дозволения, на свой страх, то, чтобы предупредить подобные отступления от воинского порядка и сохранить храбрых людей, необходимых для защиты Севастополя, держали некоторых из них под особым присмотром.
В числе таких неугомонных охотников подраться с неприятелем, 30-го экипажа матрос Кошка составил себе блистательную известность, но таких в Севастополе было много. Да и вообще как между черноморскими моряками, так и между всеми бившимися наряду с ними в защиту «своего» города, храбрость при той жизни, которую тогда вели они, сделалась общим качеством, и храбрость не порывами, а постоянная, обратившаяся в убеждение, что едва ли кому из севастопольцев удастся снести голову, выйти целу и невредиму из этого горнила смертоносных снарядов, в котором огонь и железо наперерыв уничтожали цвет народонаселения России.
Не довольствуясь обычным нападением невзначай на оплошного врага, наши охотники разнообразили свои ночные подвиги, придумывая всякие хитрости, чтобы захватить живьем неприятельского часового и притащить его в ближайшее укрепление. Для этого они иногда употребляли особый снаряд, укороченную пику, острие которой было загнуто в виде крючка. Охотник, притаив дыхание, подползал в темноте к траншее, стаскивал со стенки часового, и с помощью товарищей доставлял его на ближайшую батарею. Подобные случаи повторялись так часто, что сам генерал Канробер счел нужным сообщить о том начальнику Севастопольского гарнизона генерал-адъютанту Сакену. “Позвольте мне, – писал он, – довести до вашего сведения факт, по всей вероятности, вам неизвестный: я удостоверился, что в схватках происшедших на днях впереди наших траншей, несколько офицеров и солдат были захвачены с помощью веревок и шестов с крючьями. У нас нет никакого оружия кроме ружей, штыков и сабель, и хотя я не беру на себя обязанности доказывать, что употребление других средств противно правилам войны, однако же позволю себе повторить старинное французское выражение, что такие средства не могут считаться приличным оружием. (Que ce ne sont point la des armes courtiuses.) Предоставляю на ваше усмотрение”.
В ответ на это послание, генерал Сакен ответил:
– Солдатам нашим приказываю брать в плен неприятелей, не убивая их без надобности. Что же касается до упомянутых вами снастей, то легко, быть может, что рабочие, всегда сопровождающие наши вылазки, употребляли их для своей обороны».
Беспрестанные вылазки Севастопольского гарнизона заставили генерала Канробера сформировать три особые роты, каждую в полтораста человек, под названием «охотники» (eclaireurs volontaires), которые должны были разведывать все, что происходило впереди наших укреплений, извещать о вылазках из города, тревожить наши передовые посты, разрушать наши завалы и пр. В просторечии они назывались «сорвиголовы» и чертями (enfants perdus et infernaux) и вскоре сделались известны отсутствием воинской дисциплины. Однако после первых же ночных схваток стало ясно, что матросы Бирилева непременно побивают сорвиголов генерала Канробера и поделать с этим ничего нельзя.
В ночь на 1 марта 80 охотников-матросов и 60 штуцерных Охотского полка под командованием лейтенантов Бирилева, Астапова и мичмана Макшеева ворвались в укрепления, которые французы строили напротив третьего бастиона, разорили часть траншеи и вынесли оттуда более сотни туров.
А через десять дней решено было еще раз основательно пощипать французов. В десятом часу вечера 11 марта отряд охотников стал потихоньку выдвигаться к нашим передовым позициям. Командир третьего отделения севастопольской обороны контр-адмирал Панфилов вызвал к себе Бирилева.
– Вот что, Николаша, – сказал он ему ласково, – сегодня надлежит тебе со своими молодцами занять передовые французские ложементы, срыть их в сторону неприятеля и, оставив на них стрелков, отойти. Для работ земляных даю тебе рабочих. – Контр-адмирал перекрестил Бирилева. – Ты у нас везучий! Желаю, чтобы фортуна не отвернулась и на сей раз!
На этот раз под началом лейтенанта был отрядом в 750 человек с тремя ротами Охотского полка в резерве, который составлял правый фланг большой вылазки под руководством генерал-лейтенанта Хрулева.
Вскоре охотники залегли за передовыми редутами в ожидании начала вылазки. Но команды все не было, Бирилев медлил. В небе предательски светила луна, и лейтенант боялся быть обнаруженным до времени.
Верный Игнатий Шевченко коротал время рядом со своими дружками Дмитрием Болотниковым и Петром Кошкой. Не раз и не два участвовали они в подобных вылазках, не раз выручали друг друга в минуты смертельной опасности. Дабы согреться на холодном январском ветру, курили друзья глиняные трубки.
– Сегодня непременно удача будет! – делился своими мыслями рассудительный Болотников. – С Бирилевым всегда так!
– Всем хорош наш лейтенант, только уж горяч бывает без меры. Под пули так и лезет! – отозвался Петр Кошка.
Шевченко некоторое время отмалчивался. Затем молвил, выбив табак из трубки:
– Такое его дело командирское – всегда поперек других быть! А наше матросское – от всяких напастей его уберегать!
– Эй, кто здесь охотники? – кричал, пробираясь меж гревшихся у костров солдат и матросов, какой-то унтер. – Выходи строиться!
