21 апреля союзный флот вновь видели у Севастополя, а еще через неделю английский и французский пароходы произвели съемку входа в Балаклавскую бухту. 28 апреля союзный флот снова появлялся под Севастополем. 5 мая английский и французский пароходофрегаты подошли близко к Севастополю, но были отогнаны огнем береговых батарей раньше, чем на «Владимире» и «Громоносце» развели пары.
– Надоели мне эти кошки-мышки, скорее бы уже и кулаками помахаться! – бурчал в усы Бутаков, поворачивая на входные створы.
В конце апреля «Владимир» был снова направлен в дальнюю разведку. На этот раз Бутаков должен был выяснить, ушел ли союзный флот от крымских берегов. Обогнув Херсонесский маяк, «Владимир» прошел еще два с лишним десятка миль, но не встретил на пути ни одного неприятельского судна.
– Осторожничают что-то наши «друзья»! – сказал Корнилов, выслушав доклад командира пароходофрегата. – Но нам это только на руку! Будем укреплять город!
Затем «Владимир» еще раз выходил в дальнюю разведку, доходя до самого Синопа, но неприятеля нигде не встретил.
Утром 3 июня все наши шесть пароходов под началом Панфилова выскочили из Севастополя напересечку трем неприятельским. Те сразу же рванули обратно. «Владимир», вырвавшись впереди всех, успел накрыть концевого противника несколькими залпами, сам так же, впрочем, получив пару ядер.
Командиры пароходов были удручены:
– Если бы у нас были суда специальной постройки, а не пакетботы с пушками, мы навели бы шороху по всему Черному морю!
Несмотря на начавшуюся блокаду Севастополя, отчаянные командиры наших пароходов не только вели разведку, но то и дело прорывали блокаду и доставляли припасы из Николаева.
Из николаевского имения Бутаковых Остапово слали письма родители и младшая сестра Саша, волнуясь за Григория, Дмитрия и Владимира. С тревогой интересовались что и как. В ответных посланиях братья успокаивали их, как могли. Получил Григорий Иванович и неожиданное письмо от Осман-паши. В письме турецкий адмирал прощался с Бутаковым, попросил передать привет командирам судов, а также выразить свое «особенное уважение» Корнилову и доктору Павловскому, который его лечил.
Последний прорыв блокады «Владимир» совершил в июле 1854 года, когда Бутакову поручили доставить секретные документы в Одессу новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору Анненкову. И прорыв к Одессе, и обратный прорыв к Севастополю были исполнены безукоризненно, с отвагой и холодным расчетом.
Осенью 1854 года союзники высадили в Крыму. После неудачного Альминского сражения, наша армия совершила фланговый маневр к Бахчисараю, а союзники вплотную подошли к наскоро сооружаемым бастионам Севастополя. Руководство обороной города взяли на себя Корнилов и Нахимов, причем фактически самовольно. Первый отвечал за оборону Северной стороны города, а второй – Южной.
На второй день после Альминского сражения Корнилов собрал на совещание командиров кораблей. Вице-адмирал предложил выйти в море и атаковать неприятеля. Гибель Черноморского флота была бы при этом почти неизбежной, но Корнилов рассчитывал нанести немалый урон и союзникам, заставив их отказаться от действий в Крыму. Меншиков выходить в море флоту не разрешил, приказав затопить часть кораблей на входе в бухту, а Корнилову велел отправляться в Николаев. История донесла до нас ответ Корнилова:
– Остановитесь! Это самоубийство… К чему вы меня принуждаете! Но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем, – невозможно!
Бутаков присутствовал на этом знаменитом совещании.
Большинством голосов было приняло решение оборонять главную базу с суши, загородив вход в бухты затопленными кораблями.
Из воспоминаний Григория Бутакова: «Тотчас затем последовало заявление капитана 1-го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон. Кажется, эту идею поддержал и капитан 1-го ранга Бартенев. Я стоял у окна подле Нахимова. “Ну да-с, они очень рады затопить свои корабли”, – сказал он мне. Я помню, что ответил чем-то вроде следующего: “При таком мнении некоторых, можно ли выходить в море?”
В это время к Корнилову пришел передать что-то от князя Меншикова дипломатический чиновник при нем Грот. Весь в пыли, не спавший ночь, измученный, он показался мне испуганным. Споры кончились словами Истомина к Корнилову: «Что вы прикажете, то мы и будем делать». И затем Корнилов распустил нас. Из дома Истомина многие зашли в клуб, и там я видел, как с генералом К. (фамилию в записках не разобрать. – Примеч. авт.) кругом которого всегда составлялась кучка, никто не хотел говорить. Идя к пристани, я свернул в домики Екатерининского дворца, где остановились князь Меншиков и его штаб.
Прощаясь с лейтенантом Шестаковым, убитым на Киленбалочных редутах, с которым я шел, я сказал ему: “Постараюсь показать князю Меншикову хоть одну спокойную физиономию”. Зайдя к адъютантам его, застал Виллебрандта и Веригина и узнал, что князь спит. В это время раздался пушечный выстрел. “Вот они!”,– воскликнул Виллебрандт, считая, что это неприятельский выстрел с Северной стороны. Я вынул часы и сказал: “Полдень”. Виллебрандт перекрестился, хотя и лютеранин, и ответил: “Слава богу. Значит, они дают нам еще этот день!”»
Корнилов очень переживал происшествие. Возможно и то, что его не поддержал Нахимов, признавший решение князя Меншикова единственно верным.
Вечером Корнилов вызвал Бутакова к себе с парохода.
– Если неприятель с хода ворвется в Севастополь, флота нам уже не спасти, но пароходы можно! Берешься ли ты во главе отряда вырваться из бухты и попытаться укрыться в одном из отдаленных портов. – Корнилов был очень возбужден и говорил отрывистыми фразами.
– К прорыву готов! – ответил Бутаков, хотя и был обескуражен.
Тут же Корнилов набросал на листке бумаги, какому пароходу в какой порт следовать.
– Передай устно каждому из пароходных командиров мой секретный приказ в двадцать три часа сниматься с якоря и следовать по назначению.
С болью в сердце Бутаков спустился в шлюпку и отправился оповещать командиров пароходов о приказе Корнилова.
Однако уже через час Корнилов снова прислал за Бутаковым.
Утром следующего дня на входе в бухту, преграждая путь возможному прорыву неприятельского флота, легли на дно первые семь судов. Обходя на катере обреченные суда, Корнилов говорил плачущим матросам:
– Грустно уничтожать свой труд!.. Но надобно покориться необходимости! Москва горела, а Русь от этого не погибла!
Экипажи затопленных кораблей с пушками и абордажным оружием были сразу направлены на создаваемые бастионы. Там уже вовсю трудились солдаты гарнизона и местные жители. На бастионах неотлучно находились и Корнилов с Нахимовым. Они же назначили своего младшего товарища контр-адмирала Истомина командиром важнейшей оборонительной позиции города – Малахова кургана.
Оставшиеся на плаву корабли и суда стали, по существу, плавучими батареями. Активной частью оставались пароходы, и прежде всего «Владимир». Но и он уже использовался отныне не для крейсерства и разведки, а для перевозки людей, вооружения и материалов.
