– Наткнулись на разъезд польских драгун! – докладывал сотник Савур. – Четверых застрелили, двух раненых взяли в плен, остальные сумели уйти.
– Они двигались навстречу реестровикам?
– Нет, за нами следили, ангелы смерти!
– Допросить и…
– …И что? – не понял Савур.
– Не заставляй гетмана казнить тогда, когда только он способен помиловать.
– Тебя не перемудришь, командующий. У Днепра они свое получили, пусть теперь бредут к Висле.
Не успел Савур, перескакивая с камня на камень, добраться до стоящего под скалой коня – он ставил его так, чтобы в крайнем случае в седло можно было прыгнуть прямо с вершины, – как справа, у подножия трона, появился старый сечевик Ордань.
– Перехватили двух гонцов, посланных Барабашем в стан Стефана Потоцкого, сына коронного гетмана!
– С чем же они шли?!
– Им велено было обещать, что завтра к польскому лагерю подойдут отряды реестровых казаков!
– Сами-то они – реестровики?
– И просятся к тебе на службу.
– Пусть поклянутся перед твоими казаками. Но прежде, для надежности, окрести их двумя десятками плеток, чтобы впредь знали, с кем и против кого идти. Только не перестарайся.
– Старинный казачий способ учения, атаман! – Хмельницкого он упорно называл атаманом, а не гетманом, однако поправлять его, сотника, Хмельницкий не решался. Ко всякому старому сечевику он по-прежнему относился с уважением новичка, неспособного постичь все премудрости опытных воинов, а потому преклоняющегося перед ними.
Еще несколько минут молчаливого созерцания Днепра, и вновь у подножия «трона гетмана» появился вестовой.
– Прибыл полковник Криса
[19] с сотней казаков, да с тремя сотнями занятых у татар лошадей, которых ведут два десятка табунщиков.
– Зови его, поговорить с полковником надо.
Едва в горной крепости Хмельницкого зажглись первые костры, как прискакал гонец от Ганжи, вместе с которым неожиданно прибыл Кричевский. Появление полковника настолько удивило и обрадовало Хмельницкого, что он даже не пытался скрыть своей радости.
– Когда я узнал, что войска Барабаша ведешь ты, то поначалу не поверил, – объятиями встретил Кричевского гетман. Ему всегда нравился этот, с виду вальяжный, польский аристократ – худощавый, до чопорности сдержанный, совершенно непохожий на тысячи других казачьих офицеров.
Идя на Сечь, Хмельницкий втайне рассчитывал, что рано или поздно Кричевский присоединится к нему, превратившись то ли в генерального писаря повстанческой армии, то ли в дипломата.
– Мне и самому не совсем ясно было, куда и зачем веду казаков, что меня ждет.
– Я, конечно, помню, что обязан тебе своим спасением. Если бы не ты…
– Можешь считать, что с сегодняшнего дня я тоже обязан тебе спасением, – деликатно прервал его Кричевский. Даже при свете луны и костра мундир офицера немецких драгун сидел на нем с завидной изысканностью, подчеркивая в фигуре тридцатилетнего дворянина его прирожденную воинскую выправку. – Причем прежде всего спасения от позорной славы полковника, сражавшегося против армии Хмельницкого.
– Ты прав, полковник: порой слава действительно бывает позорной, об этом тоже нужно помнить.
Их объятия были искренними. И не только потому, что уже много лет их сближало кумовство – особый род побратимства, ценимого в Украине, как нигде в мире, где существует институт кумовства. Хмельницкий давно знал, что этот аристократ украинской крови тяготится службой польскому королю. Особенно, когда приходится подавлять очередное украинское восстание. И что так же, как он, Хмельницкий, киевский полковник, мечтал о дне, когда Украина вновь обретет свою государственность, возродив ее на руинах некогда могучей Киевской Руси.
– Ты, вижу, облачен в германский мундир. С чего бы это?
– Благодаря Тридцатилетней войне по всей Европе пошел слух о храбрости и мужестве прусских драгунов. Поляки наняли две-три сотни этих вояк, а теперь одевают в прусские мундиры реестровых казаков да польских аристократов-волонтеров.
– Вместо того чтобы нанимать все новых и новых драгун?
– А главным образом для устрашения восставших.
– Коронный гетман Потоцкий решил воевать против меня мундирами, – въедливо улыбнулся командующий. – Занятно слышать такое. Увидим, как это у него получится.
– Мой отряд расположился всего в трех верстах отсюда. Чуть дальше – отряд, который ведет атаман Барабаш. С ним – десятка два приближенных казачьих офицеров, преданных Барабашу так же, как и польскому королю.
– Значит, они настроены воевать?
– Чего не скажешь о большинстве моих казаков-драгун. Барабаш захватил с собой значительно больше офицеров, чем нужно, рассчитывая, что часть присоединившихся к тебе казаков, особенно реестровиков, присоединится к нему еще до первого боя. Остальные, уцелевшие, – после первого твоего поражения. Барабаш уверен, что после разгрома твоей армии в казачьих землях не останется полковника, который бы помешал ему захватить булаву гетмана не только казачества, но и всей Украины. Чего он и намерен добиваться от польского короля как достойной платы за участие в войне против восставших.
– Кто бы мог подумать, что король приобретет себе такого дорогого, но бездарного наемника? – иронично молвил Хмельницкий, тотчас же приказав седлать коней.
– Дорогого и недолговечного, – угрожающе пообещал Кричевский. – Полякам он уже осточертел своей тупой услужливостью, вечными претензиями, выпрашиванием чинов и имений, а казакам – своей подлостью и жестокостью. Большинство хоть сейчас готово сменить Барабаша на полковника Хмельницкого, сам сможешь убедиться в этом.
– Уверен, что их вполне устроит полковник Кричевский. Мне и навязывать его не придется, – довел командующий этот разговор до логического конца. – На кого из окружения Барабаша мы сможем рассчитывать в первую очередь? – спросил он, уже выводя казаков из горной крепости и рощи на оголенную холмистую возвышенность, за которой, у каменистой гряды, прозванной Каменным Затоном, расположился лагерь реестрового полка.
Кричевский призадумался. Потом назвал несколько ни о чем не говорящих Хмельницкому имен, в которых и сам не был уверен. К тому же никакого особого влияния среди реестровиков эти люди не имели.
– Постой, да там же Джалалия
[20]. Сотник Джалалия.
