– Татарин-выкрест? Знаю. Суровый воин. Перейдет ко мне, назначу полковником. Так и передай ему.
– Уж кто-кто, а Джалалия будет наш, – пришпорил коня Кричевский, поглядывая на все более разгоравшуюся луну.
34
Несколько дней Гяур провел в полку, которым командовал до отплытия во Францию. Норманн Олаф, ставший здесь старшим вместо него, дослужился до подполковника и драгун своих содержал в той исконно норманнской строгости, к которой привык еще на службе в шведской армии.
Гяур не только принял от него полк, но и по приказу польского гетмана Калиновского присоединил к нему три эскадрона улан, батальон пехоты и две артиллерийские батареи. Все это на французский манер было названо «экспедиционным корпусом», с которым генерал Гяур должен выступить на воссоединение с армией коронного гетмана Николая Потоцкого.
Эскадронами улан Гяур поручил командовать полковнику Уличу. Драгунский полк оставил за Олафом, представив его к чину полковника. Артиллерию отдал в ведение ротмистра Божедара, который неожиданно напомнил о себе, заявив, что после первой встречи с Гяуром считает себя русичем. Хотя главным явилось то, что когда-то Божедар начинал свою службу в артиллерии. И только Хозар в чине ротмистра по-прежнему оставался его адъютантом и оруженосцем.
Но если покончить со всеми хлопотами, связанными с формированием корпуса, ему удалось довольно быстро, то куда сложнее оказалось решить наиболее важную для себя проблему: как избежать похода против повстанцев Хмельницкого? Тем более что все чаще он задавался вопросом: а не выступить ли ему в поддержку гетмана Украины?
– Знаю, генерал, знаю… Кровь русича не позволит вам сражаться против украинцев так, как сражались бы против поляков. – Это Коронный Карлик. «Черный человек в черном» появился в Каменце на второй день после прибытия туда Гяура. Но князь так и не понял: была ли встреча с ним основной целью появления в городе тайного советника и королевского комиссара по особым поручениям, или же у того существовали какие-то иные интересы.
– Вы правы, господин Вуйцеховский: с меня достаточно того риска, который пришлось познать во Франции, и той крови, которую довелось там пролить.
– Но ведь вы не просто какой-то там придворный рыцарь. Вы – из того вымирающего племени, которое всегда считало себя странствующими рыцарями. Разве для рыцаря так уж важно, где сражаться и за кого гибнуть? Главное, чтобы и сражаться и погибать по-рыцарски.
Они сидели в той части казармы, которую генерал превратил в свой штаб, пили вино и время от времени посматривали на расстеленную посреди стола карту Украины, копию той, что была составлена французским офицером на польской службе майором де Бопланом, теперь уже известным фортификатором. Принадлежала она Коронному Карлику, который для того и развернул ее, чтобы собственноручно пометить путь, пройденный казаками Хмельницкого, и территорию, оказавшуюся под его контролем. Ныне на этой территории, выходившей далеко за пределы традиционных земель запорожского казачества, находилась не только сама Сечь, но и два больших укрепленных лагеря, служивших гетману базами для формирования повстанческих полков.
– Ваши слова были бы справедливы в том случае, если бы речь действительно шла о странствующем рыцаре, – холодно заметил Гяур. – У меня же совершенно иная миссия в этом мире и в этой стране. Но в любом случае мне кажется странной сама ваша попытка наставлять меня на путь рыцарства.
– Что вы, господин генерал, князь и будущий правитель Острова Руссов, – продемонстрировал Коронный Карлик знание той истинной цели, которая привела Гяура на холмы Подолии. – Мне ли?
– Но ведь вы явились, чтобы уговорить меня выступить против казаков. Очевидно, кто-то в Варшаве решил, что мой корпус должен стать основной воинской силой Речи Посполитой в борьбе с повстанцами.
– Именно так и решили.
– Значит, я получу приказ воеводы, а может быть, польного или коронного гетмана выступить в поход.
– Не сомневайтесь, получите. Буквально завтра. В ставке главнокомандующего рассуждают так: корпус уже сформирован, командование принял опытный французский генерал. А тем временем повстанцы действуют все более активно… Стоит ли медлить с переброской корпуса в Дикое поле?
Князь удивленно уставился на Коронного Карлика. Причем теперь уже в его взгляде не было воинственного неприятия этого странного, как сказал бы Ялтурович, «гостя из Варшавы»; на смену ему пришло обычное человеческое любопытство.
– В таком случае мне совершенно не понятно, с чем прибыли вы, господин Вуйцеховский.
– В отличие от вашей великой миссии спасителя земли славянской моя миссия скромна. Я всего лишь хотел дать вам небольшой совет: чей бы приказ вы ни получили, пусть даже за подписью и печатью самого короля, не торопитесь проявлять особую ретивость.
– То есть вы советуете не выполнять приказы польского командования?
– Я так не говорил. Думал тоже не совсем так.
– Тогда в чем смысл вашего визита ко мне, какова цель приезда сюда? Только в том, чтобы дать тот совет, который только что попытались дать мне?
– Извините, у меня такая служба – давать советы. Буквально всем – от короля до палача. И, что самое странное, оба – и король, и палач – как правило, прислушиваются.
– Не отвлекайтесь, господин Вуйцеховский, не отвлекайтесь. Так что там о… ретивости?
– В таком случае мы должны заверить друг друга, что с этой минуты все сказанное нами во время разговора остается сугубо между нами. Считайте, что мои заверения уже прозвучали.
– Мои тоже. Под слово чести.
Коронный Карлик закрыл глаза и, запрокинув голову, выдержал такую утомительную паузу, словно забыл о собеседнике или уснул.
– Восстание Хмельницкого, – заговорил, когда Гяур уже не рассчитывал услышать от него хотя бы слово, – это не совсем то восстание, которое видится некоторым его атаманам. Конечно, народ, получив оружие, звереет во стократ сильнее. Остановить, удержать его в рамках рыцарского приличия или хоть каких-то цивилизованных правил ведения войны будет сложно. Но дело не в этом. Химера всего этого казачьего бунта заключается в том, что он спровоцирован самим королем Владиславом IV. Поднимая это восстание, Хмельницкий выполняет тайный приказ короля.
Теперь настала очередь генерала надолго умолкнуть, но не потому, что он решил держать такую же артистическую паузу, какой только что удивлял его Вуйцеховский.
– И вы хотите, чтобы я поверил в эту блажь? – спросил он.
– Уверен: вы достаточно благоразумный человек, чтобы поверить в нее.
– Получается, что вы – ненавистник короля? – совершенно искренне предположил Гяур. – Никогда бы не подумал.
– Ненавидеть короля – пошло, князь. Любимых королей все равно ведь не бывает. И вообще не для того они созданы Господом, чтобы мы любили их, а для того, чтобы при одном упоминании об «их величествах» вселяли в свои души страх и смирение, смирение и страх… Перед Богом, короной и судьбой. Вам не кажется, что я вновь берусь поучать вас?
