– Важно, чтобы ваши офицеры и генералы, господин командующий, знали о моих чинах и полномочиях, – сдержанно согласился Урбач, давая понять, что чины и должности эти принимает не ради своего благополучия, а ради величия того дела, которому служит. Впрочем, Хмельницкий и сам почувствовал, что служит этот человек не ради имений и чинов. – И еще. Иностранные послы обычно ценят тех из окружения правителя, кого видят рядом с ним во время официальных приемов и переговоров.
– Они будут видеть тебя, полковник. И не только рядом со мной, но и рядом со своими собственными правителями
[40]. Теперь, когда я лучше понял, кто ты, что собой представляешь и каковы твои возможности, я сделаю так, чтобы иностранные послы подползали к тебе на коленях. И если время от времени ты станешь пинать их ногами, то с одной стороны это будет восприниматься ими без особых обид, поскольку им известны будут твои полномочия, с другой же – позволит мне время от времени пинать тебя самого, ссылаясь при этом на твое своевластие и сумасбродство. Но уже тогда, когда нужное нам время будет выиграно.
Краем глаза Хмельницкий проследил за реакцией Урбача. Полковник благодушно рассмеялся. Такой расклад полномочий он считал вполне допустимым и приемлемым.
– Наконец-то я вижу, что в Украине появился не только очередной казачий атаман, но и предусмотрительный полководец и правитель. Не стесняйтесь, господин командующий, пинайте, если это нужно для нашего общего дела. Во всем мире пинание таких людей, как я, давно стало неотъемлемой частью дипломатического этикета. Но при условии – очень жестком условии, господин гетман, – что пинание это никогда не будет выходить за пределы государственной надобности и дипломатической хитрости.
Ответ Хмельницкому не понравился. Он не любил, когда его начинали подозревать в излишнем властолюбии и грубости. Хотя понимал, что в нужное время всякий правитель демонстрирует то и другое. Таков удел и такова звезда каждого, кто становится во главе армии, во главе страны. Совершенно очевидно, что Урбачу придется смириться с этим. Точно так же, как ему, Хмельницкому, придется смириться с тем, что Урбач оставляет за собой право быть откровенным и в дипломатическо-разведывательных делах жестко вести свою линию.
17
Оставив позади лесок, они какое-то время двигались по степной равнине, затем по каменистой осыпи поднялись на небольшое плато, словно бы самой природой созданное для того, чтобы на нем возводили военные лагеря или крепость. Хмельницкий давно заметил, что вместо того чтобы любоваться окрестным пейзажем, он с солдатской заостренностью примеряет ландшафт любой местности к условиям военного лагеря.
– То, о чем мы сейчас будем говорить…
– Не нужно предупреждать меня, господин командующий, – воспользовался паузой Урбач. – Говорить нам с вами предстоит теперь много и о многом.
– Помнишь, ко мне приезжала женщина?
– Знаю, что приезжала только одна – чешская княгиня Стефания Бартлинская. Как вы заметили, я старался не очень-то опекать вас.
– Разве уже опекаешь?
– Нам нужно подумать о вашей охране, которой я обязательно займусь лично. А пока что вас охраняют два мои «ангела смерти» – Савур и Седлаш.
– Твои ангелы? – полуизумленно-полунасмешливо спросил Хмельницкий.
– Что вас удивляет, господин командующий? Да, мои. Они тренируются в моем лагере. Я готовлю их. Может быть, Савуру нужно лично поведать вам, как, по чьему приказу он попал в ваше войско в числе первых повстанцев и по чьему совету стал верноподданно служить вам?
Хмельницкий попридержал коня и почти с ужасом взглянул на Урбача. Какие уж тут, к черту, пейзажи и ландшафты? Он не верил полковнику, просто не в состоянии был поверить.
– И по чьему же приказу он попал ко мне в телохранители и оруженосцы?
– Не удивляйтесь, по моему личному, великий гетман Украины. Именно по моему. Как, впрочем, и полупольский аристократ Седлаш. Таким образом, я готовил свое собственное появление под вашим крылом. Я познакомился с ними сразу же после того, как в свите князя Гяура вернулся из Франции. К тому времени Седлаш уже был агентом Коронного Карлика. Но я сумел перевербовать его таким образом, что гном пока что ни о чем не догадывается. Считает, что Седлаш оказался здесь по его наущению.
Несколько минут гетман чертом крутил своего вороного на узеньком пятачке, за которым начиналась довольно крутая каменистая осыпь. Он сдерживал не столько своего Тавра, сколько собственную ярость.
– Если завтра, полковник, ты узнаешь, что я собрал на площади перед своим куренем и лично изрубил всю свою охрану, всех обозников и вообще все свое ближайшее окружение, то можешь не сомневаться, что их головы, их кровь – на твоей совести. Потому что теперь я уже начинаю с опаской поглядывать на всякого, кто решается подступиться ко мне, вдруг он тоже был агентом Коронного Карлика, а затем притворился, что становится твоим эмиссаром.
Урбач воинственно рассмеялся. Его смугловатое, слегка курносое лицо по-лисьи удлинилось от необузданного порыва профессионального самолюбия.
– Истребить всех, кто сумел приблизиться к вам, – способ радикальный и в принципе вполне приемлемый. Да только вы с этим пока не спешите, командующий. Многие полководцы и правители были свергнуты или погибли во время заговоров именно потому, что или вообще ни разу не истребляли свое ближайшее окружение и даже не разгоняли его, или же делали это несвоевременно и неумело. В этих делах тоже положитесь на меня, как обычно полагаетесь на лекаря, – все еще оскаливался он в желтозубой улыбке. – Истреблять советую только по моему тайному сигналу. И так, чтобы в пылу горячки не изрубить своих, воистину преданных.
Хмельницкий оценил его юмор и наглость сдержанной улыбкой человека, которому помогают выбраться из глупейшего положения, в какое, однако, сами же и поставили его.
Впрочем, гетман начинал понимать, что чрезмерно увлекся всевозможными хлопотами, связанными с созданием армии, а также с вечной головной болью по поводу того, как эту армию вооружить, одеть и накормить. Думая о сражениях, которые еще только предстоит выиграть или которых следует избежать… он почти упустил из виду всю ту игру нервов, интересов и характеров, что разворачивалась за пологами его шатра. Вот почему многое из того, что открывалось ему в беседе с Урбачем, становилось для него настоящим открытием.
– Значит, пока чешка гостила здесь, ты не очень плотно опекал меня… – вернулся гетман к тому, с чего и начат был их разговор. – Примешь мою запоздалую признательность за это прямо сейчас? – иронично осклабился он.
