– Скажите мне что-нибудь на русском, – попросила Сильва. – Я хочу послушать мелодику языка.
Лунь задумался, потом повел из глубины души:
Какой ты стала позабытой, строгой
И позабывшей обо мне навек.
Не смейся же! И рук моих не трогай!
Не шли мне взглядов длинных из-под век.
Не шли вестей! Неужто ты иная?
Я знаю всю, я проклял всю тебя.
Далекая, проклятая, родная,
Люби меня, хотя бы не любя!
Сильва благодарно улыбнулась:
– Я поняла, что это стихи. О чем они?
– О любви… Это стихи Павла Васильева.
– Из русских поэтов я слышала только про Пушкина… Но я учила романо-германскую филологию. Была и в Италии, и в Германии.
– А где вы бывали в Италии?
– В Риме и в Венеции… О, я вам покажу одно интересное место в Лондоне – Малую Венецию! – предложила Сильва. – Никогда не слышали о ней?
– Нет. А где она находится?
– Идемте. Это недалеко отсюда. И я как раз там живу.
Район, который так и назывался – «Литл Венис», располагался вдоль извилистого канала, соединявшего городское озеро с Темзой. У бетонной набережной стояли длинные крытые лодки – плавучие дома, в которых жили местные «венецианцы»: помесь гондол с китайскими джонками. Жили в них со всеми удобствами, судя по водопроводным шлангам и электрическим кабелям, переброшенные на борта этих жилых «гондол». На их крышах стояли вазоны с цветами, птичьи клетки, плетеные коробы, чемоданы и даже лежали велосипеды.
Одна из таких «лондонджонок» только что снялась со швартовых, хозяин-шкипер запустил подвесной мотор на транце, и длинная узкая гондола скрылась в тоннельном проходе под ближайшим мостом.
– А это моя лодка! Вообще-то, это жилье моего брата, но сейчас он воюет в Африке, а я обитаю тут. Прошу!
Сильва отперла невысокую дверцу в торце надстройки, и Лунь, пригибаясь, вошел вслед за хозяйкой в узенькую каюту, которая служила и гостиной, и кухней одновременно. Тут с трудом могли разместиться четыре человека. На откидном столике теснились электроплитка, кофеварка, соковыжималка, тостер…
Сильва включила кофеварку и провела гостя в корму. За ширмой-гармошкой оказалась узенькая спаленка с двумя койками по бортам.
– Если откинуть эти створки, то кровати объединяются в одно ложе.
Сильва показала, как это делается, да так и оставила.
– И давно вы здесь живете?
– С тех пор как боши разбомбили наш дом на Бейкер-стрит.
– У меня тоже дом разбомбили… В Мемеле. И жена там погибла.
– Сочувствую вам очень… Ой, кофе готов! Давайте поужинаем!
– Только, чур, я готовлю! У вас картошка есть?
– Есть.
– А яйцо найдется? И луковица. Я свое любимое блюдо приготовлю – драники.
Через десять минут Лунь разложил на тарелки поджаристые оладьи из тертого картофеля.
– Эх, жаль сметаны нет!
– Да и без сметаны так вкусно! – восхищалась Сильва. – Вы прекрасный повар!
Смеркалось, и Сильва задернула на оконцах маскировочные шторки, зажгла свечи и разлила по рюмкам виски.
– За ваш корабль! – приподнял свою рюмку Лунь. – За его счастливое плавание!
– Англичане говорят так: сломай дом, построй корабль! – улыбнулась Сильва. – Мой дом уже сломан. И корабль построен. Давайте лучше выпьем за наше знакомство. Оно, конечно, вынужденное и даже служебное. Но мне бы хотелось думать, что мы познакомились сами, случайно – в метро…
– Тогда уж лучше не в метро! – подхватил идею Лунь. – Давайте в Париже, перед войной. На Монмартре…
– Я была в Париже перед войной!
– Тем более! Я вошел в кафе, а вы сидели у столика возле окна. Почти все места были заняты. Гарсон сказал, что если мадмуазель не возражает, то он может посадить меня за ее столик.
– Мадмуазель не возражает…
– И тогда мы сделали по глотку этого напитка!
– И у мадмуазель закружилась голова. И она стала рассказывать свои любимые анекдоты про слугу Бэримора… Интересно, какие анекдоты рассказывают немцы? Мне кажется, у них проблемы с юмором.
Лунь напряг память:
– Ну, например, такой. Звонок в полицию. «Алло, там какой-то мужчина насилует в парке мертвую женщину!» – «Сейчас выезжаем!» Через минуту в трубке снова тот же голос: «Извините, я ошибся. Она – англичанка!»
Сильва вспыхнула:
– Это гнусная геббельсовская клевета на английских женщин!
– Вы готовы ее опровергнуть? – дерзко спросил Лунь.
– Я готова ее опровергнуть, – тихо произнесла Сильва и смело посмотрела в глаза своему гостю.
– Опровергнуть на деле?
– Опровергнуть на деле, – как эхо повторила девушка и покусала слегка пересохшие губы.
Лунь взял ее ладони и приложил к своим щекам. Пальцы Сильвы погладили его по вискам. Он притянул ее к себе, с радостью ощущая, как покорно льнет к нему женское тело. Волосы, упавшие к нему на шею, источали какие-то неведомые ему ароматы Туманного Альбиона. Поцелуй в нежное местечко за ухом, потом легкий присос в шею заставил девушку встать и стянуть свою блузку. Он помог расстегнуть ей черный шелковый бюстгальтер и оторопел при виде налитых, идеально округлых грудей, увенчанных вишневыми ягодками. Это были не девичьи бутоны, это была грудь настоящей женщины, набравшая всю свою соблазнительную спелость. Лунь потянулся к ней губами, но тут истошно завыла сирена воздушной тревоги. Нагло, зло, тяжело гудели моторы немецких бомбардировщиков.
– Никуда не пойдем! – перехватила его тревожный взгляд Сильва. – Остаемся здесь. И назло Гитлеру займемся любовью!
Ох, и славно позлили они Гитлера в эту ночь!
Где-то в районе Падингтонского вокзала грохотали взрывы бомб и заливисто тявкали зенитки. Лунь надежно прикрывал своим телом свою новую подругу и новая подруга, не обращая внимания на воздушный бой, подбрасывала своего партнера с испанской страстью! Вот так, вот так, вот так любят англичанки! И пусть не сочиняют об их бесстрастии гнусные басни! В какофонию войны – свисты и взрывы, вой и трескотню – вплетались жаркие вздохи Сильвы, ее сладкие стоны и восторженные вскрики. Они творили жизнь посреди разбушевавшейся смерти.
И вдруг лицо девушки стало прекрасным, оно просияло такой негой и таким счастьем, что Лунь невольно залюбовался ею. О, как прав был Флобер, утверждая, что худоба – мать сладострастия! Сильва выскользнула из-под него и, словно рябина на снегу, вспыхнули на миг ее шарики-соски – теперь она прикрывала его от железных птиц, бороздящих лондонское небо. Должно быть, лодка раскачивалась от их толчков и от бортов разбегались волны… Самолеты давно улетели, а они все еще продолжали свою неистовую любовную скачку.
