Его ординарец, разбитной чуваш Махотка, глядя на измученное зноем лицо офицера, не раз предлагал ему манерку с водой, но Лунь отмахивался – питье воды на марше расслабляет. Надо продержаться до большого привала.
Штабисты, будь они неладны, явно завысили скорость перехода, забыв про заболоченные луга, по которым то и дело приходилось идти, вытаскивая сапоги из густой и вонючей на жаре трясины. Полурота растянулась на полверсты, и это было недопустимо, это было опасно. Никакой маршевой втянутости… Прямо из казармы, из вагона – и в такой переход!
Солнце же палило нещадно даже на склоне дня. Из-под фуражки по щекам Луня текли ручейки пота, он же вскипал в порах кожи, скапливался в бровях и разъедал глаза. Но Лунь шагал, как запаленный конь, твердя только одно: «Вперед! Вперед! Вперед!..» Он перестал соображать и думать. Только бы не упасть, только бы пройти еще сто метров, еще… И вдруг, как мираж в пустыне, возникло видение колодца под журавлем. На околице безымянной деревушки некая женщина, а может, девушка, набирала воду в ведра. Лунь подошел к ней и, стянув взмокшую фуражку, хрипло попросил плеснуть туда водицы. Но у колодца оказался большой медный ковш на цепи, и девушка зачерпнула им в ведре. Глоток студеной живой воды проласкал пересохшее горло. И второй, и третий… Заныли зубы от холода.
– Полей на спину! – Лунь нагнулся и девушка, смеясь, вылила ему ковш воды прямо на белую от соли гимнастерку. О, блаженство обтекающего тебя холода, растекающейся по разгоряченному телу воды, живительные струйки побежали под взмыленные подмышки…
Всего три ковша понадобилось для того, чтобы вернуть его к жизни! Только тут юный прапорщик заметил, как красива эта голубоглазая сельчанка с золотой, небрежно брошенной на высокую грудь косой.
– За кого мне Бога молить? – спросил Лунь, невольно улыбаясь нечаянной красе.
– За Марину! – улыбкой на улыбку ответила девушка. А за спиной прапорщика толпились умирающие от жажды солдаты, и оба ведра, и снятый с цепи ковш уже пошли по рукам, а скрипучий журавль пошел снова кланяться студне-колодцу.
– Махотка! – кликнул Лунь ординарца. – Поможешь паненке отнести ведра домой.
– Махотке все в охотку! – белозубо осклабился солдат и подхватил полные ведра. Сожалеющим взглядом проводил Лунь удаляющуюся фигурку девушки. Длинная домотканая юбка не скрывала стройных ног.
– Ваше благородие! – обратился к нему фельдфебель. – Народ шибко подустал. К месту придем, а вояки мы никакие. Что, если мы большой привал в селе устроим? Лучше пораньше потом поднимемся да срок свой нагоним.
Фельдфебель был прав: бивак в селе намного удобнее ночлега в лесу. И если в самом деле выступить потом пораньше часа на два, то из графика полурота не выбьется.
– Разводи людей на постой, – Лунь посмотрел на часы. – Но только ночевать по отделениям, а не кучками.
– Есть! – обрадовался фельдфебель и побежал исполнять приказание.
– Махотка, своди меня во двор, куда ты ведра относил. Туда и фельдфебеля потом направь.
Марина жила на самом краю села, наверное, поэтому и двор был побольше, чем у остальных. Хату под толстой соломенной крышей почти со всех сторон окружали яблони и вишни, груши и сливы… На зов Махотки из сада вышла пожилая хозяйка в грубой поневе, подвязанная темно-красной косынкой.
– На постой троих примите? – спросил Лунь, выискивая глазами Марину.
– Прыйму, коли добрые люди!
– Добрые, добрые… – заверил ее Лунь. – Нам бы в сарайчике каком-нибудь или в амбаре устроиться, чтоб вас особо не беспокоить.
– Знайдем мейсцо! Марина, постели добрым людям в риге альбо лепей в баньке.
Лунь прошел по селу и посмотрел, как разместились его люди. Фельдфебель и Махотка сразу же завалились спать и уснули мертвецким сном. Лунь хотел было последовать их примеру, но тут из вечерней мглы возникла Марина и спросила:
– Не хочет ли пан поесть поречки альбо малины?
Поречку, то бишь смородину, Лунь не любил, а на малину согласился. Малинник рос в дальнем углу сада. Они долго собирали ягоды: Марина – в глиняную миску, а Лунь – в рот. Говорили о войне, о немцах, о жизни. Лунь рассказывал о Питере. Марина дальше Гродно и Вильно нигде не бывала и потому недоверчиво слушала рассказы о «самом красивом городе на земле» с бронзовыми конями, разводными мостами, мраморными дворцами… Лунь хотел показать открытку с видом на Дворцовую площадь и наткнулся в кармане на сложенные сотенные бумажки. Он и забыл про них, да и на что деньги на войне?
Повертел в руках… Марина с удивлением рассматривала огромные купюры с пышнотелой императрицей. Она никогда раньше не видела таких больших денег.
– Послушай, Марина… Давай я тебе оставлю эти деньги на хранение. Возможно, завтра будет бой и меня убьют. И деньги эти пропадут или кто-нибудь чужой заберет. А так они хоть вам с матерью помогут.
– Ой, то не можно! – испуганно воскликнула девушка. – А може, пан жартуе?
– Я не жартую, не шучу… Война есть война. Если останусь жив, вернусь, ты их отдашь. Ну а не вернусь, так на что они мне мертвому?! Бери!
– Не! Пана не убьют! Пан буде жить!
– Пана не убьют, если ты меня поцелуешь, – хитро улыбнулся Лунь.
Девушка на минутку задумалась, а потом обняла его за шею и поцеловала его в губы не по-девичьи крепко и страстно. Губы пахли малиной и мятой… Поцелуй вышел таким затяжным и горячим, что у прапорщика голова пошла кругом. Как оказалась обнаженная грудь Марины в его руках, он не помнит, но на всю жизнь запомнил сладкий вкус ее соска, горько-полынный аромат ее тела… Как они очутились в сене, сохнувшем возле кустов – это тоже осталось для него тайной… Одной зарницей пролетела короткая майская ночь… В свои двадцать лет Лунь познал только одну женщину – питерскую курсистку Зину, плоскогрудую поклонницу декаданса везде и во всем, даже в самой интимной стороне жизни. Она не выпускала из губ длинный мундштук с пахитоской и в минуты близости, уверяя, что это ее заводит. Помимо Луня у нее были еще два любовника, и ей очень хотелось собрать их всех вместе. Декаданс, однако… И вдруг взрыв таких феерических, таких настоящих, таких острых чувств! Языческое празднество любви, славянская богиня Лада-Щедрыня… И он, перебирая золотистые пряди распущенной косы, шептал ей восторженно и благодарно:
– Я женюсь на тебе! Слышишь?.. Выходи за меня замуж! Я серьезно тебе говорю!
– То не можно. Пан офицер, а я звыкла хлопка.
– Ты не хлопка! Ты царица любви! – Лунь и сам почувствовал, что получилось слишком выспренне. Тогда он стал подыскивать другие слова:
– Знаешь, если тебя одеть в красивые модные платья со всякими там украшениями, сделать модную куафюру, то ни одна шляхетная пани не сравнится с тобой. И могу смело представить тебя полковому собранию. И, уверен, все одобрят мой выбор.
– Но потом все узнают, что я хлопка, и будет соромно.
– Никто не узнает. Я сделаю справку, ну куплю такую бумагу – сейчас любую бумагу можно сделать за деньги – о твоем шляхетном происхождении. И все. И мы вместе. Будем жить в Петрограде или в Царицыне. А то и в Варшаве. А может, в Москве… – Лунь говорил, захлебываясь от предвкушения прекрасной жизни, Марина слушала его, тихо и недоверчиво улыбаясь.
