Вдруг вспомнился отец в тот последний раз, когда они сидели с ним в командирской рубке дота «Истра»: спокойный, перетянутый ремнями, чуть грустный… Как бы он сейчас на него посмотрел, когда сын стушевался перед главным своим боем – под землей и под водой.
– Помогай вам Бог! – шлепнул сразу обоих по резиновым плечам корветтен-капитан.
Грюнбах включил «лихтвассер» и осторожно пошел по ступенькам, погружаясь по колени, по пояс, по грудь, по плечи… Орест ступал за ним, с трудом нащупывая ластами узенькие ступеньки. У самой стены голова ведущего скрылась в воде, и зыбкое пятно фонарного света пошло вниз, вниз, вниз… Еремеев нырнул, не видя ничего, кроме манящего сгустка света: выставил руки, заработал ластами. Грюнбах держал фонарь так, чтобы ведомый мог различить в полу квадратный лаз. Убедившись, что напарник понял, куда идти дальше, он проскользнул в проем, взметнув ластами муть стоячей воды. Орест последовал за ним.
Манжеты гидрокостюма оказались великоватыми, и рукава свитера стали намокать. Промозглый холод подбирался к плечам. Еремеев энергичнее заработал руками. Если сведет судорога, тогда конец всему…
…Грюнбах вплыл наконец в тоннель узкоколейки и осветил завалившийся на бок пневмовоз, чтобы ведомый не врезался ненароком в груду металла. Между баллонами локомотива и тюбингами путевой стенки оставался просвет, через который можно было довольно свободно обойти препятствие. Вода здесь отстоялась, так что свет фонаря лучился далеко вперед, выхватывая из мрака конус подводного пространства. Пробираясь мимо пневмовоза, Орест заметил на рифленой подножке увесистый болт. Он подобрал его, зажал в кулаке и ринулся изо всех сил вдогонку за Грюнбахом…
Эндшпиль
Ульрих фон Герн был умен, знал это, но никогда не доверялся своему уму всецело и потому был опасен вдвойне. Он хорошо играл в шахматы, однако не соглашался с теми, кто уподоблял жизнь шахматной игре. Хороши шахматы, если черный слон в один неожиданный момент может превратиться в белого коня, ферзь – в пешку, а белое поле под твоим королем вдруг предательски почернеет. Если борьба в альтхафенском подполье и напоминала шахматную партию, то только тем, что люди Вишну выбывали один за другим, словно разменные фигуры. С этим странным типом, полунемцем-полуполяком, их было столько, сколько пешек в шахматной шеренге – восемь. Георг Вальберг – Заячья Губа, несомненно, считал себя королем, который соизволил появиться на доске лишь к концу игры. Ну что же, господин король, позвольте поздравить вас с неотвратимым матом! Ваши пешки сражались честно. Первым вышел из игры Таубеншлаг. Его застрелил русский часовой при попытке подплыть к опоре железнодорожного моста. Река сама позаботилась о трупе смельчака. Итальянец Монтинелли задохнулся в неисправном аппарате. Лейтенант Вейзель умер от раны в живот, полученной при прорыве засады, которую русские устроили в дренажном коллекторе порта. Тогда же, можно считать, погиб и бедняга Кессель, едва не раскрывший русским тайну сифонного входа. После того как фенрих Хаске подорвался, минируя насосную установку, фон Герн понял, что развязка приблизилась вплотную. Целую неделю он отсиживался с Грюнбахом в «биберхаузе», тянул время до круглой цифры – три. Три месяца, а точнее – тринадцать недель, борьбы в тылу у русских должны были произвести впечатление на суеверных англосаксов. Новый шеф ни в чем не сможет упрекнуть фон Герна. Вишну и его ребята работали честно.
Все потери – от Таубеншлага до Хаске – произошли за последние полмесяца, так что создавалось впечатление, будто русская контрразведка перешла в массированное наступление. Фон Герн был отчасти рад, что группа таяла так стремительно. Он готов был и сам поторопить события. Ему давно уже хотелось вывести быстроходный катер из гранитного убежища. Но тут нагрянул этот наглый и самодовольный бурш – Вальберг. Он привез категоричный приказ Гелена взорвать водонепроницаемую дверь № 27 в штреке «Магистральный» и готовиться к приему пополнения – новой группы «вервольфов», которую должны были высадить на альтхафенское побережье с подводной лодки их новые хозяева.
Взорвать дверь – куда ни шло. Но оставаться в подземелье на новый срок – неведомо какой, работать с новыми людьми – неведомо с кем, уставшему «вервольффюреру» вовсе не улыбалось. Корветтен-капитан решил выполнить только первую часть приказа: дверь взорвать, а затем имитировать полный разгром группы «Вишну». Сделать это было нетрудно. Ульрих знал, что последняя пара – Грюнбах и этот странный поляк – с задания не вернутся. Он сам отрегулировал мину так, что любой поворот указателя часового механизма вызывал немедленный взрыв. Этот поляк подвернулся весьма кстати. Иначе в паре с Грюнбахом пришлось бы идти ему самому… Сложнее было отделаться от Вальберга. Старый «бранденбуржец» чуял опасность за добрую милю… Вот и сейчас он тревожно поглядывал то на фонарь в руках фон Герна, то на русский автомат, висевший на груди однополчанина.
– Ну что, Георг, – сказал Ульрих как можно спокойнее. – Пока они работают, не подышать ли нам свежим воздухом? Тут неподалеку есть вентиляционный выход. Я иногда принимаю там воздушные ванны. Поверь, это совершенно безопасно. Выход так зарос кустарником, что ни одна собака туда не продерется… Я называю это местечко «Тиргартен-парк».
Фон Герн поймал себя на том, что слишком долго уговаривает: Вальберг наверняка уже насторожился.
– Хорошо, – согласился Георг после некоторого раздумья. – Иди первым. У тебя фонарь.
Теперь и Ульрих заподозрил недоброе. Что у него на уме, у этого фальшивого барона? Держать его за спиной чертовски неуютно… Может быть, там, за Эльбой, рассудили: «Мавр сделал свое дело…»? Фон Герн успокоился лишь тогда, когда они вылезли на поверхность в зарослях можжевельника.
– Как говорил бедняга Кессель: «Подышим свежим воздухом через сигарету», – Ульрих усмехнулся, протягивая пачку Заячьей Губе.
Вальберг занялся добыванием огня из отсыревшей зажигалки. Он сидел боком к фон Герну, и корветтен-капитан, не снимая автомата, всадил эмиссару под ребра четыре русские пули. Георг ткнулся лицом в подстилку из можжевеловых игл.
Путь к мосту Трех Русалок был открыт!
В свете линзовых прожекторов
Соскочив с коробка, спичка долго шипела и наконец взорвалась желтым пламенем. Сулай никогда не курил в засадах. Но в эту последнюю ночь изменил давнему правилу. Мерзли колени и локти. В голове стоял неумолчный ткацкий шум. Сердце выстукивало бешеную румбу. Пылал лоб, горели щеки и ладони. Заболел…
За войну Сулай болел редко. Он никогда не считал болезнь уважительной причиной. Рана – другое дело, да и то не всякая… «Окопный нефрит» мучил его третий год.
Фляга с отваром спорыша опустела к полуночи. Глазам было жарко под припущенными веками. А из бетонного зева штольни тянуло сырым холодом.
«Ничего, ничего… До утра продержусь, а там – в баньку, – обманывал себя Сулай. – Там враз полегчает. Уж распарю поясницу…» И он представлял, какую срубит баньку, когда дадут ему под начало заставу. И еще заведет он коней. Ведь пока будут государства, будут и границы. Пока будут границы – будут и кони…
