– У нас же нет никаких счетов в зарубежных банках. Так что же мы будем делать в незнакомой стране, тем более что у каждого семья, дети? – внезапно спросил Мацкевич и продолжил: – Кстати, вы знаете, что сотворил наш генерал Розанов? Он договорился с японцами и в конце января этого года при помощи матросов и солдат с японского крейсера «Худзен», высадившего десант как раз у памятника адмиралу Невельскому, под покровом ночи изъял из подвалов Владивостокского госбанка России все запасы золота. Говорят, что Розанов, переодетый почему-то в японский военный мундир, лично руководил вместе с японским полковником, по всей видимости из разведки, погрузкой золота.
Мацкевич не рассказывал о том, что среди японских офицеров во время этой операции находился и его старый знакомый, Судзуки.
Расходились поздно вечером, погрустневшие еще более, чем до встречи.
Население Владивостока до того привыкло к частым сменам власти, когда ложишься при одной, а просыпаешься при другой, что хлестко окрестило сменяющиеся правительства «перевертышами».
Неизменным оставалось только присутствие интервентов. Весна 1920 года не оказалась исключением.
В ночь с 1 на 2 марта 1920 года Иркутск покинул последний эшелон чехословацких войск. Их уход подвел черту под интервенцией в Сибири.
Попытки белых армий с помощью интервентов закрепиться в Приморье в 1920–1922 гг. носили слишком местный и провинциальный характер, чтобы им можно было бы противопоставить армию, носившую совершенно иной размах и ставившую себе совершенно иные цели.
4 апреля 1920 года с Дальнего Востока ушли американцы, французы и чехи. В этот же день чрезвычайный съезд трудящихся Приморской области единодушно высказался за передачу власти в руки Советов и принял текст меморандума японскому правительству с требованием немедленно вывести войска.
Последовал уклончивый ответ, объясняющий, что увеличение воинского контингента нужно для обеспечения порядка и помощи в выводе войск чехословаков. Вскоре Япония приступила ко второму наступлению на Дальний Восток: был захвачен Северный Сахалин.
Японцы, оставшись в одиночестве, но имея на Дальнем Востоке 120 тысяч солдат, решили нанести превентивный удар.
В ночь с 4 на 5 апреля японцы начали обстрел Владивостока с броненосца «Худзен», обезвредили милицию, правительство.
«Выступление японцев заставило нас совершенно не подготовленными, – вспоминали партизаны. – Войска не знали, что им делать: сражаться или сдавать оружие без боя».
В эту же ночь японцами были арестованы члены Военного Совета Приморья – Сергей Лазо, Василий Сибирцев, Николай Луцкой.
Они были вывезены из Владивостока, переданы казакам-белогвардейцам и приняли мученическую смерть. По одной из версий Сергея Лазо после пыток сожгли в паровозной топке живьем, а Луцкого и Сибирцева сначала застрелили, затем, затолкав в мешки, сожгли.
О смерти Лазо и его товарищей в апреле 1920 года сообщила японская газета «Джапан Кроникл», но, по версии газеты, Лазо был расстрелян во Владивостоке, а труп сожжен. Несколько месяцев спустя появились утверждения со ссылкой на безымянного машиниста, якобы видевшего, как на станции Уссури японцы передали казакам из отряда Бочкарева три мешка, в которых находились три человека. Казаки пытались затолкать их в топку паровоза, но они сопротивлялись, тогда их застрелили и мертвыми засунули в топку.
Пройдет время и на постаменте снесенного памятника адмиралу Завойко возвысится памятник Сергею Лазо, а на станции Уссурийск будет установлен паровоз-мемориал с памятной табличкой, что в топке этого паровоза были сожжены Лазо, Сибирцев и Луцкой.
Жестокая и бессмысленная бойня под названием Гражданская война близилась к своему завершению. В ней не было ни победителей, ни побежденных. Оставалась разрушенная Россия, разрушенные судьбы людей, разрушенные прошлое, настоящее и неопределенное будущее.
6 апреля 1920 года была создана демократическая Дальневосточная республика как буферное государство между Советской Россией и Японией. В состав ДВР, как ее сокращенно называли, вошли Забайкальская, Амурская и Приморская области.
На базе красных дивизий была создана Народно-революционная армия.
Японцы продолжали оказывать помощь атаману Семенову, но удержаться в Забайкалье им не удалось. Оккупационная зона Дальнего Востока неуклонно сокращалась. Во Владивостоке было сформировано прояпонское правительство братьев Меркуловых. Одновременно были предприняты попытки с помощью белогвардейских формирований атамана Семенова, генерала Сычева, барона Унгерна вновь вернуться в Амурскую область и Забайкалье. Эти планы остались нереализованными.
Японцам с помощью белогвардейцев удалось занять Хабаровск, но ненадолго. Народно-революционная армия совместно с партизанами перешла в контрнаступление. Наступили известные по знаменитой песне «Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни». Правительство братьев Меркуловых ушло в отставку.
На смену ему пришло правление колчаковского генерала Дитерихса, объявившего о введении в крае монархического строя, с церковными приходами, земской ратью, дьяками. Себя Дитерихс объявил «воеводой земской рати».
В октябре 1922 года Народно-революционная армия ДВР возобновила наступление на белогвардейцев, разбила отряды Дитерихса и подошла к Владивостоку.
Журналист, а до этого летчик, воевавший во Франции, Михаил Щербаков в своих записках «Кадет Сева. К десятилетию эвакуации Владивостока» так описал октябрьские дни 1922 года:
«Вы бывали во Владивостоке? Помните, как он замкнут в горном кольце, этот странный нерусский город? Слева полого вытянулся Чуркин мыс с детскими кирпичиками домиков и дубняком по плешистым скалам; справа мыс Басаргин запустил в океан свою голую, обглоданную солеными ветрами лапу; выплыл далеко в море белосахарный маячок на тонкой изогнутой нитке Токаревской кошки: ветер с берега, вот его и отнесло.
А в самом замке кольца лежит мшистым зеленым пирогом Русский остров. Владивосток желт и сер, а остров совсем зеленый. Внутри же всего круга глубокая бухта – Золотой Рог. Там уж все цвета радуги скользят, играют, плещутся и затухают на воде.
И в этот городок, прилипший ласточкиными гнездами к обрывам сопок, которые выперли то пасхами, то куличами, то просто шишками какими-то, – сколько людей, сколько пламенных надежд лилось в него в двадцатых годах из агонизировавшей России, из ощетинившейся зелено-хвойной Сибири, из благодатного Крыма, с Кавказа, из Туркестана, через выжженные монгольские степи и даже окружным путем – по морщинистым лазурным зеркалам тропических морей!
Лилось, оставалось, бродило на старых опарах, пучилось, пухло – и вдруг: ух! – сразу осело. Чего-чего там только ни было: и парламенты с фракциями, и армия, и журналисты, и университеты, и съезды, и даже – о, архаизм! – Земский собор. Точно вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съежилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана, пугая кудластыми вихрами и выгоревшими гимнастерками цвета колониальных мисс и шоколадных филиппинок…
