– Эй, малый, количков, количков наторкай, – подсказывал студенту Петрову сосед по окопу, трясущимися пальцами подтягивая к подбородку пряжку ремешка, отчего просторная каска сразу скрыла часть его лица почти до переносицы. – Тогда маскировку не снесёт во время обстрела. Смекаешь?
– Понял, дядя Игнат. – И молодой ополченец кинулся к зарослям полыни, уже хорошенько прореженным бойцами первого взвода.
Там с порядочной охапкой уже бродил, беспокойно оглядываясь за реку, Хаустов. Казалось, удар первого снаряда не произвёл на него никакого впечатления. И Петров, до этого избегавший профессора, спросил его:
– Простите, Глеб Борисович, где это вы так научились отрывать окоп?
– На курсах.
– Вы были на военных курсах?
– Да, судьба не обошла.
– И что за курсы?
– Да вот такие же. – И профессор оглянулся в строну окопов.
Ответ профессора только озадачил Петрова. И он спросил снова:
– Когда же вы успели эти курсы окончить?
– Давно, Петров. Давно. Мне было, пожалуй, столько же, сколько нынче вам. Не думал, что это мне ещё пригодится. Пригодилось. Командир похвалил. Посмотрим, как оценит мои приготовления неприятель.
Петров внимательно наблюдал за профессором. Когда тот умолк, подумал: «Наговорил много, но о чём-то главном, как всегда, умолчал». Петров вспомнил лекции профессора Хаустова: мысль развивалась стремительно, выводы были парадоксальными и потому ошеломляющими, а потом, в конце, профессор, как бы между прочим, бросал какую-нибудь фразу, которую не все и улавливали, и именно она, брошенная как намёк на главное, была финалом, а значит, сутью. После лекции кто-нибудь из студентов подходил к профессору и заговаривал с ним на тему главного, но тот снисходительно улыбался и говорил, что точный ответ на вопрос можно найти у классика, например у Карла Маркса, том такой-то, страница такая-то…
Они наломали сухих будыльев полыни и бурьяна и пошли к своим окопам.
За рекой было тихо. Выдвинутое вперёд, к лесу, боевое охранение молчало. Никаких вестей от него не поступало.
Ротный и младший политрук стояли поодаль на чистом месте и о чём-то, не уступая друг другу, разговаривали.
– Командир нам попался уж больно строг, – заметил Брыкин и кивнул в поле своей ухоженной, как оловянная ложка, лопатой.
В ручищах Брыкина малая сапёрная смотрелась действительно как оловянная ложка. Лопата была разве что на пару миллиметров шире его ладоней. Взрыхлённую землю бывший комбайнёр обычно выбрасывал через бруствер руками. Так получалось быстрее и чище. А сам он, глядя на свой малоспособный инструмент, как на детскую игрушку, не раз говорил, что на ней только перепелиные яйца жарить, а не землю копать, и мечтал найти себе нормальную лопату и обрезать покороче черенок.
Хаустов спрыгнул в свой окоп. Брыкин, похоже, поджидал его, чтобы поговорить. Разговаривать с младшим сержантом, который хозяином засел в его просторном окопе, он не желал. Окоп он отрывал для себя, а теперь вот пришлось тесниться двоим, да ещё с человеком, прикреплённым к такой огроменной мортире. С винтовочкой он тут, за своим бруствером, как-нибудь, глядишь, и пересидел бы. А теперь – что? Все пули – сюда. Бронебоев, как говорят бывалые бойцы, немец в первую очередь выцеливает.
– Ничего. Строгий командир только дня нерадивого солдата – беда. А военное дело он знает. С таким воевать легче. Поверьте мне. Беда была бы, когда бы ротой, к примеру, Бурман командовал.
– А, этот… И то правда. Пущай уж лучше газеты читает. Его, говорят, ротный в тыл услал, картохи на кухне чистить. – И Брыкин посмотрел в сторону Екатериновки, как будто там, за полем, можно было разглядеть и ротную кухню, и младшего политрука.
– Гаврюша, а ну-ка, голубчик, не сочтите за труд, помогите с маскировкой. Взгляните вон оттуда, со стороны противника, на моё сооружение. А я вам в качестве компенсации немного из своего изобилия выделю. Вам вот этот край надо замаскировать более тщательно.
Боец ловко перескочил через бруствер и на корточках подполз к соседнему окопу.
– В Первую мировую, Гаврюша, одиночные ячейки всегда соединяли ходами сообщения. Получалась траншея, удобная во всех смыслах. В бою можно было свободно передвигаться по фронту. Переносить раненых. Для командира, опять же, чтобы управлять боем.
– А откуда вы знаете про ту германскую, Глеб Борисович?
– Знаю. – Хаустов снова поморщился. – А вот здесь, как вы считаете, не надо немного убрать? Вроде как высоковато. Неестественно для обычного рельефа. А? Демаскирует.
– Хороший окоп. Просторный. По всем правилам. Не зря вас командир похвалил. – И Брыкин сощурился в улыбке, которая выглядела настолько нелепой на его грубоватом, монгольского типа лице, что постороннему казалась гримасой боли. – А до окопа ротный вас не жаловал.
– Психология. Психология, Гаврюша. Я не вполне соответствую стандарту среднего солдата. Дело вовсе не в окопе. Мой вид его раздражает. Он хороший командир. Ему надо, чтобы рота копошилась, как муравейник. Чтобы всё в этом муравейнике соответствовало его командам и воле. И чтобы каждый муравей мало чем отличался от другого. И при том знал свой маневр.
– Ну да, такой муравейник и должен быть, – согласился Брыкин. Ему явно нравились рассуждения профессора и то, что можно поговорить с добрым человеком и не слушать придирки своего нового начальника. Но звуки боя, доносившиеся из-за реки, его отвлекали настолько, что он терял нить разговора и чувствовал небывалое: низ живота начинал подрагивать и слабеть. «Что это я, как баба перед мужиком», – испуганно думал Брыкин и утирал потный лоб тыльной стороной ладони. Отвлекал и вид деревни. Надо было, пока относительно тихо, сбегать туда, набрать соломы или сена, подстелить в ячейке. Снег, выпавший два дня назад, растаял. Но теперь накрапывал дождь, и, по всему видать, скоро он перейдёт в затяжной, нудный, который похуже ливня. Сыро. Холодно. Когда потянет вдоль реки ветер, совсем лихо. «А может, – подумал он как о заветном, – и лопату там подходящую где-нибудь раздобуду».
Но пока они, разогретые окопными работами, терпели и ветер, и мелкий дождь. Поход в деревню можно было и отложить. Немец-то, видать, уже близко. А окопы ещё надобно соединить ходом сообщения.
Деревню осматривал в бинокль и ротный.
Деревня была брошена жителями. Когда рано утром, рота вошла в деревню, дворы оказались уже пустыми. Ещё не развиднело, и в поле теснились сумерки. Мотовилов сразу отправил двоих разведчиков проверить, что и как там. Приказал:
– Опросите местных жителей, не видели ли чего подозрительного. Узнайте, может, кто в лес ходил. Местные есть местные, они всегда знают больше, чем видят.
Разведка вернулась и доложила, что деревня пуста, никого нет.
– Даже хлева пусты, товарищ старший лейтенант, – доложил сержант, поправляя на плече новенький ППД.
