Лейтенант бежал впереди и часто оглядывался на бойцов, которые барахтались в снегу позади него, широко растянувшись по полю.
– Гусёк, Лапин! Давай за мной! – И Отяпов перевалился через снежный отвал и побежал за «тридцатьчетвёркой» по рыхлому гусеничному следу.
Он знал, что сейчас, когда немецкие противотанковые пушки начнут стрелять по танку, под огнём окажутся и они. Но ползти по глубокому снегу, а потом перебираться через заграждения из колючей проволоки, было ещё опаснее. Сапёры ночью ползали на нейтралку, снимали мины и резали проволоку. Немецкие дежурные пулемёты их отпугивали. И неизвестно, где сапёры сняли мины, а где нет.
Немецкие противотанковые орудия ожили, когда «тридцатьчетвёрки» подошли к линии проволочных заграждений. Одна трасса прошла над танком выше, даже не задев его. Другая чиркнула по башне и, изменив траекторию, прошуршала над головами бойцов, бегущих за танком. Они инстинктивно попадали в снег. Но тут же поднялись и побежали дальше. Третье попадание оказалось более точным. Трасса рассыпалась брызгами электросварки на наклонной лобовой броне. Но танк продолжал идти вперёд.
Лёгкий Т-40, шедший позади, делал короткие остановки и стрелял из обеих пулемётов. Особенно отчётливо слышался басовитый стук крупнокалиберного ДШК. Башенный стрелок, должно быть, засёк позицию ПТО и теперь молотил из пулемётов в одном направлении. Орудие вскоре замолчало.
Треснули столбы, и «тридцатьчетвёрка» протащила вперёд проволоку, потом развернулась и пошла левее, по лощине. Теперь огонь противотанковых пушек, стоявших на прямой наводке на склоне высоты, ей был не страшен.
Отяпов оглянулся, и холодный пот побежал по позвоночнику под ремень: вторая «тридцатьчетвёрка» и лёгкий пулемётный танк пятились назад. Они вели частый огонь и уходили по своему следу к окопам. Пехота слева тоже стала нырять в снег и вскоре исчезла. Осталась только их рота и правофланговый батальон. Батальон уже карабкался вверх и вёл автоматный огонь.
– Давай, ребята! Вперёд! – что есть силы закричал Отяпов своим бойцам, чувствуя, что все ждут его команды. – Если тут заляжем, пропали!
Немецкий пулемёт повёл огонь вдоль наступающей цепи, больше захватывая порядки соседнего батальона. Но Отяпов знал: как только они начнут подниматься по склону верх, к первой немецкой траншее, он перенесёт огонь на их линию. А пока для немцев, обороняющихся на склоне высоты, они были менее опасны.
Перед тем как подниматься вверх, залегли. Отдышались. Пулемёт молотил вверху и немного левее.
– Кто пойдёт к пулемёту? Нужны двое. С гранатами.
Бросать гранаты в отделении умели не все. Некоторые гранат просто боялись. Отяпов даже не был уверен, все ли взяли их с собой.
Бойцы молчали.
Тогда Отяпов позвал двоих – Лапина и Никитина.
– Не бойтесь, ребята, – сказал он им, перекладывая гранаты из вещмешка в карманы. – Я пойду с вами.
Когда они поднялись по склону выше, стало хорошо видно чистое пространство, исхлёстанное танковыми гусеницами. Там и тут бугрились серые холмики убитых. Возле некоторых копошились санитары. Танки уползли за окопы и маневрировали уже в перелеске. «Тридцатьчетвёрка» вела огонь по высоте. Снаряды рвались на гребне.
Подползли совсем близко.
– Ну, командор, кто ему рога ломать полезет? – спросил шёпотом Лапин.
Отяпов посмотрел, как затянуло тоскливой пеленой глаза Никитина, и ворохнулся было вперёд, но Лапин остановил:
– Как масть ляжет, так и будет. Я – первый.
После, когда ворвались в траншею и в короткой схватке выбили немцев из первой линии, Лапин, задыхаясь от неостывшего азарта и кашля, рассказывал, как он справился с немецким пулемётчиком, а потом собирал трофеи в захваченном блиндаже:
– Ну, тут я ему акулу под ребро… Повалил оленя, покрапил снежок красненьким… А там у них барахла всякого!..
– Ловкий ты парень, Расписной! – хватили его бойцы.
Лапин, явно польщённый похвалой, рассказывал дальше. Все его с удовольствием слушали, будто сами только что были не здесь, не в месиве рукопашной, а где-то далеко, где ни стрельбы, ни немца, ни пуль над головой.
– Ну, тут я гляжу – тормоз
[20] в конце хода. Аг-га! Я его – на себя. Гранату вперёд, на гостинец. И – весь хабар, что там был, мой! Один олень ещё живой. Ну, я ему прикладом, как вон Нил Власыч учил. Подмотал вату
[21] и – ходу. Вот, всё, что честно добыто, так сказать, в доблестном бою… – И Лапин пнул носком сырого валенка немецкий ранец. – На всю хевру, конечно, не хватит. Но можно и ещё пошмонать.
Начали устраиваться. Выбросили трупы немцев. Рядом, на брустверах в сторону второй немецкой линии, выложили своих. Им теперь всё равно. Через час-другой застынут, никакая пуля не возьмёт. И послужат ещё…
Спустя некоторое время внизу, возле проволочных заграждений появилась «тридцатьчетвёрка», та самая, которая ушла по лощине влево. Теперь она уходила назад.
– Ушли наши танки, – сказал кто-то из бойцов.
– У танкистов своя работа.
– Это так. Попукали и ушли.
Бойцы материли танкистов. Но вскоре успокоились. Кто раскладывал в нише трофейные гранаты, кто курочил немецкий ранец, кто грыз свои сухари. Ждали контратаки. И не напрасно.
Немцы контратаковали уже в сумерках.
Глава десятая
«Танки!»
Вначале обработали из миномётов. Да так, что тела убитых и раненых выбрасывало из окопов. Тяжёлые мины ложились парами.
Когда начало трясти землю, Отяпова затошнило. Хорошо, что ничего не ел, подумал он, сплёвывая под ноги горькую желчь тягучей слюны. Зашумело в ушах. Контузия, сволочь такая…
Он пришёл в себя оттого, что кто-то с силой тряс его за плечи. Пелена перед глазами рассеялась, и он увидел искажённое ужасом лицо Гуська. «Случилось что-то страшное», – понял Отяпов и попробовал встать. Все суставы болели. Руки-ноги дрожали.
– Танки! – услышал он голос Гуська.
Через них перепрыгнул лейтенант. Тут же резко ударила бронебойка. Обдало снегом и мёрзлой землёй.
«Началось… Ничего, сейчас встану и я…»
Отяпов навалился грудью на бруствер. Затолкал в магазин новую обойму. Уже понесло по траншее пороховой дымок. И этот запах, почти родной, как махорочный дух, заставил Отяпова внутренне встрепенуться, взять себя в руки.
Снова ударила бронебойка. Отяпов оглянулся. Первый номер в расстёгнутом полушубке стоял на коленях в снежном ровике и, плотно сжав губы, тщательно прицеливался – туда, вдоль склона, где, должно быть, и происходило самое страшное. Выстрелил и Отяпов. Теперь он видел, в кого надо стрелять.
