Высадились представители штаба на берег. Старпом с ними, боцман и несколько матросов. Помаячили минут десяток наверху и скрылись за скалами. А через полчаса бежит, пригибаясь и прячась за камнями, боцман. Спустился пониже и семафорит: «За мысом в бухте всплыла фашистская подводная лодка. Высаживает десант». Вот тебе и на! Новая Земля обжита, оказывается, фашистами. Всплывают безбоязненно.
– Ну, что, други, спровадим на дно фашистскую субмарину? – спросил вахтенных командир корабля старший лейтенант Теплов и сам же ответил: – Не упускать же.
– Разрешите боевую тревогу? – с готовностью отозвался вахтенный офицер.
– Ударим в колокола громкого боя, фашисту знать дадим, что мы здесь? Так, что ли?
– Ясно, товарищ старший лейтенант. Разрешите собрать личный состав?
– Действуйте.
Через несколько минут ПСКР снялся с якоря и заскользил самым малым к выходу из бухты. Все боевые посты приготовились к бою.
Тихо, почти бесшумно шли вдоль мыса. Спешить некуда – лодка наверняка никуда не уйдет, пока не вернется десант. Не подняла бы раньше времени шум группа, высаженная с корабля.
Нет. Все спокойно. Вот уже конец мыса. Развернулись – и как на ладони подводная лодка. Длинная. Словно задремавшая гигантская акула. В центре ее темной спины толпились матросы. Выбрались из отсеков подышать свежим воздухом. Беспечно созерцают дикие скалы, нависшие над бухтой. И, наверное, завидуют тем, кто на двух резиновых шлюпках подгребает к берегу. Вот-вот они вступят на твердую землю.
– Курсовой угол… Дистанция… – прозвучала команда, и жерла орудий уставились на подводную лодку, готовые выплюнуть смерть.
На шлюпках увидели СКР, несколько очередей в воздух дали знать команде об угрозе, и вмиг опустела палуба.
– Открыть огонь! – приказал Теплов, и корабль вздрогнул от дружного залпа.
– Как всегда – класс, – удовлетворенно оценил Теплов, увидев, что почти все снаряды попали в цель, и лодка погружается не по воле экипажа.
– Полный вперед!
Нужно спасать тех, кто успеет выскочить через люк. И не только потому, что так требуют закон гуманности, но и потому, что флоту «язык» не помешает.
Вышла из своих укрытий десантированная группа, и подводники на шлюпках, увидев пограничников на берегу, побросали автоматы в воду. Так закончился бой на Новой Земле. И как потом узнали пограничники от пленных, фашистские подлодки заходили сюда не первый раз, чтобы запастись водой, подзарядить аккумуляторы, пособирать яйца чаек и кайр. Облюбованы ими был еще несколько удобных бухт.
Здесь, на берегу этой бухты, и началось строительство базы. А вскоре по всей Новой Земле стали создавать укрепленные районы.
Охотно рассказывали моряки-пограничники о тех трудных месяцах. Очень охотно. И Конохов, слушая их, делал вывод: скучают и они по настоящим боям. Живут прошлым. Хотят топить фашистов. Топить, а не вспоминать, как топили. Но по молодости лет не мог он тогда сделать вывод, что не только скучали матросы, но и копили в себе злость. Думали о мести. Когда проходили мимо острова Мухи, приспускали флаг на месте гибели «Сибирякова», подвиг экипажа которого покорил сердца видавших виды моряков-североморцев. Арктическим «Варягом» назвали они «Сибиряков» А фашистов как назовешь? Акулами если, то даже акулам обидным покажется. Вот и копили злость на извергов.
Да и как не гореть местью. Как не восхищаться героями-сибиряковцами?
Неожиданно и скрытно пробрался в Арктику сквозь льды фашистский рейдер «Адмирал Шеер», чтобы топить караваны судов в проливе Вилькицкого. «Шеер» уклонялся от встреч с советскими судами, не вел даже переговоры по рации, только работал на прием, чтобы не выдать себя. И вдруг пошел на сближение с «Сибиряковым». Фашист вынужден был пойти на это – ему нужна была ледовая обстановка в проливе, без нее он мог бы тыкаться среди льдов, как слепой котенок. Да и уверены были немцы, что по первому их требованию этот почти безоружный пароходишко спустит флаг, как спускали их многие, даже военные корабли – фашисты считали, что ледовая обстановка у них уже в руках.
Но как могли забыть фашисты, что те корабли были не советские.
Ответ «Сибирякова» был дерзким – он пошел на таран. Старенький пароходишко ледокольного типа с двумя пушчонками, установленными в начале войны, рванулся на фашистский рейдер.
«Сибиряков» погиб. Славно погиб. Заслонив собой Арктику от фашистского пирата. Он стал примером мужества. Не случись этого подвига, быть может, не рискнул бы пограничный сторожевой корабль выйти навстречу рейдеру, который, стремясь получить ледовую обстановку, взял курс на Диксон. Не случись той первой дерзости, не дрогнул бы рейдер перед новой, не менее отчаянной дерзостью, и не бежал бы из Арктики с позором.
Не потонул пограничный корабль. Дотянул, изрешеченный, истерзанный, до порта. Вернулся победителем. И экипажи всех пограничных кораблей гордились тем героизмом – они были готовы повторить его, если возникнет в этом необходимость.
Не мог всего этого осмыслить Конохов. Он, побывавший в первые дни своей службы в настоящих боях и вдруг оказавшийся вдали от взрывов бомб, не находил утешения. Его мечта, ради которой он добавил себе года, – мечта мстить за погибших мужиков Лихих Пожней, не воплощалась в реальность. И это угнетало его. В длинные часы вахты Конохов обдумывал рапорт. Текст его был совершенно продуман, убедительный, страстный, но писать рапорт Степан отчего-то медлил. А что его сдерживало, Конохов даже сам себе не мог ответить. Либо надежда на то, что будут и здесь бои, как те, о которых рассказывали, либо сознание нужности этой скучной службы конвоя: ведь оттого фашисты не нападают на караваны транспортов, что не раз получали отпор и потеряли много подводных лодок и самолетов, вот и не хватает смелости; или сдерживало то возникшее при первой встречи уважение к кораблю, израненному бойцу моря; либо то доброе отношение матросов, которое Конохов почувствовал с первых дней на корабле и которое сохранилось все эти долгие недели – а может, главным виновником того, что рапорт не появлялся на свет, был штурман лейтенант Агибалов, весельчак, с лихо сдвинутой на затылок фуражкой. Да, скорее всего, он. Лейтенант первым, пожалуй, определил состояние новичка и однажды, когда Конохов сменился с вахты, позвал его в штурманскую.
Тесная клетушка с маленьким столиком и двумя тяжелыми табуретками. На столе – карта, углы которой придавлены свинцово-тяжелыми, похожими на пирамиды, грузиками; карандаши, массивная металлическая линейка, такие же массивные транспортир и циркуль. На переборках – стойки с уставами, справочниками, лоциями.
– Не приглянулась, вижу, келья моя? Ну-ну, не топчись, как слон на привязи, смелей правду-матку режь. – И вдруг улыбнулся лукаво. – До революции как девок замуж выдавали, слыхал? Один сказ: свыкнется – слюбится. И попробуй поперек шагнуть – за косы и чересседельником. Были времена, позавидуешь! А? Как думаешь? Не согласен? Верно. Я не эксплуататор-изверг, ты не красна девица. У меня чересседельника нет, у тебя лоб под нулевку. И все же садись давай. Свыкнется – слюбится. Моряком хочешь быть?
