Кравец усилием воли остановил разыгравшееся воображение: «Что это я разнылся, ведь пока еще ничего подобного не случилось! А если не случилось до сих пор, значит, и не случится вовсе!»
Вернувшееся здравомыслие потребовало немедленных действий. «Перво-наперво, – решил он, – надо привести в чувство Мэсела. Тогда я буду не один. Вдвоём мы сумеем как-нибудь продержаться, пока не отыщутся Шалов и Юрка. Но как заставить Мэсела прийти в себя? Устрою-ка ему вытрезвитель…»
Он распахнул до конца дверь теплушки. И ушёл в караулку, оставив Мэсела на полу в «предбаннике». Мысль о том, что тот может спьяну просто вывалиться из вагона, как-то не пришла в голову.
2
Иногда кажется, что время обретает плотность и вес – становится осязаемым, тяжёлым и густым. Иногда же его просто не ощущаешь, как воздух, которым дышишь. Вот так, когда бежишь кросс на три километра с полной выкладкой, вдохи-выдохи становятся судорожными, ноги ватными, глаза заливает едкий пот, в голове гулко отдаётся каждое движение, и только усилием воли приказываешь себе: бежать! Но мышцы не повинуются, заставляют перейти на шаг, а то и вовсе остановиться. Единственный выход в такой момент – победить собственную немощь и терпеть до «второго дыхания».
Когда Кравец остался в караульном помещении наедине с собой, стрелки на его «Командирских», как будто зависли. Словно кто-то невидимый ухватился за них и не давал двигаться вперёд. Стрелки, казалось, отражают его настроение. Чем тяжелее на душе, тем свинцовее становятся они. Чтобы привести в порядок чувства, ему пришлось сделать волевое усилие и заставить себя заняться чем-нибудь позитивным.
Он раскрыл блокнот и попробовал написать стихи. Получилось выспренно и неадекватно ситуации:
Опять гудок по нервам бьёт —
Мы третий день в пути…
Лети, наш паровоз, вперёд,
Лети, лети, лети!
Колёсный стук, как метроном,
И не видать ни зги.
Давно пора забыться сном
И скинуть сапоги.
На грубых нарах крепко спят
Товарищи-друзья…
А я не сплю, несу наряд —
Нельзя мне спать, нельзя!
Слова про товарищей-друзей, крепко спящих рядом, у самого Кравца вызвали усмешку. Нет рядом никого. Мэсел – в «предбаннике», а не на нарах. Да и какой он друг? Впрочем, после всего пережитого Лёньку вполне можно считать товарищем и даже боевым. А вот где настоящий друг – Юрка? Снова встрепенулась тревога: «Если Захаров не успел заскочить на подножку, то, в отличие от Шалова, он сейчас не возле станции, а где-то в заснеженном поле. Там уж точно негде спрятаться от ветра и не от кого ждать помощи!» Тут же кольнуло запоздалое раскаянье: ведь мог бы дождаться Юрку, вместе бы как-нибудь заскочили на какую-нибудь подножку или вместе бы отстали. А он, Кравец, бежал, даже не оглянулся, только о собственной шкуре и думал. С другой стороны, что случилось бы, если бы они отстали оба? Да ничего хорошего! Тогда и груз, и оружие оказались бы вовсе беззащитными. И Мэсел точно выпал бы по дороге…
От дальнейших размышлений Кравца отвлек шорох – будто мыши скребутся. Звук доносился из-за фанерной перегородки. Кравец распахнул дверь и увидел Мэсела, стоящего на карачках, безуспешно пытающегося подняться. Полоска света от керосиновой лампы высветила его белое лицо и посиневшие губы:
– Г-д-д-е я? П-па-че-му т-так х-хо-лод-но? – морзянкой выстучал он. – Г-д– д-е т-т-ут с-сор-тир?
Кравец обречённо вздохнул и поволок Мэсела за ящики. Когда тот облегчился, втащил его в караулку и уложил на нары. Накрыл полушубком и приказал:
– Спи! Скоро твоя смена… – потом вернулся в «предбанник» и затворил дверь теплушки – вагон уже основательно выстыл.
Кравец вернулся в караулку, снова устроился у «буржуйки» на ящике. Подбросил в топку угля и раскрыл блокнот. На этот раз муза вовсе не появилась. Наверное, испугалась похрапывающего с присвистом Мэсела. Зато пришли думы о дружбе. Вот взять их с Юркой. Жили они когда-то вдалеке, ничего друг о друге не знали, а познакомились и стали не разлей вода. «Только в армии и возможна искренняя мужская дружба, – высокопарно размышлял Кравец. – На “гражданке” такую точно не сыщешь. Потому что только, когда вместе делаешь что-то значимое, испытываешь одни и те же лишения, терпишь муштру, глупость начальства, и возникает настоящее товарищество, понимание, которые связывают людей. Но ведь случается и наоборот: трудности заставляют людей возненавидеть друг друга».
Кравец посмотрел на Мэсела. Тот уже отогрелся. Лицо его приобрело обычный красноватый оттенок, ещё более усиливающийся из-за рыжего ёршика, буквой «м» спускавшегося на низкий лоб. Рот приоткрыт. Верхняя губа обнажает ряд неровных, острых зубов. «Вылитая баракуда!» И ещё этот надрывный хрипяще-свистящий звук, вырывающийся из носоглотки!
«Нет, какие бы трудности нам ни пришлось пережить вместе, никогда мы не станем с Мэселом настоящими друзьями!» – окончательно решил Кравец.
Несколько часов поезд шёл без остановок. Ничего за это время не случилось. Мэсел, похоже, стал постепенно приходить в себя. Время от времени он просыпался и спрашивал который час. Это вселило в Кравца надежду: смена всё-таки будет! «Но ещё нескоро, – рассчитал он. – Пусть лучше Лёнька отоспится! По крайней мере, потом не заснёт на посту!»
Когда состав наконец остановился, Мэсел дрых без задних ног. Кравец снял со стены автомат, присоединил магазин и распахнул дверь теплушки.
Эшелон стоял на небольшом полустанке. Кругом было тихо и безлюдно. «И всё же бережёного Бог бережёт!» Кравец собрался уже спрыгнуть на платформу, как откуда-то снизу, из-под вагона, вынырнул человек, засыпанный снегом с головы до ног, и, не говоря ни слова, полез в теплушку.
3
Всё произошло так неожиданно, что Кравец не успел ни подать команды: «Стой!», ни передёрнуть затвор.
– Не ждали? – простуженно спросил «снежный человек».
– Юрка! Ты откуда? – радостно завопил Кравец и кинулся обнимать друга.
Юрку била крупная дрожь. Он вырвался из рук Кравца и, не говоря ни слова, шагнул в караулку. Там припал к «буржуйке», не боясь обжечься и спалить телогрейку.
– Осторожней, сгоришь, как Мэсел!
Вскоре от Захарова повалил пар, но прошло не менее десяти минут, прежде чем он заговорил.
– Выпить осталось? – его всё ещё трясло.
Кравец открыл бутылку «Агдама». Налил в кружку вино и поставил её на печь.
– Погоди, не пей! Пусть закипит. Это поможет согреться…
Захаров послушно дождался, когда в кружке забулькало и запахло приторно и сладко. Прихватив кружку варежкой, он стал маленькими глотками отхлебывать из неё. Горячее вино и впрямь помогло. Дрожь унялась.
– Ну, рассказывай, – Кравцу не терпелось узнать его одиссею.
– Чё рассказывать-то? Состав пошёл. Ты побежал. Я дёрнулся за тобой. Вижу: не догоню. Стал смотреть, куда забраться. А тут как раз полувагон мимо катился. Я в него и запрыгнул…
