– Понял… – в тон ему ответил замполит, с высоты только что полученной информации по-новому оценив поведение командира: «Из-за этого представления он и боится правды об убийстве Тюнькина!»
Вернувшись к себе, Русаков долго вертел в руках злополучную гильзу. «Не удастся ничего доказать, – с горечью думал он. – Нет ни свидетелей, ни улик. А тут ещё командирское «геройство»… Не будь его, Кравченко не стал бы шутить с огнём – скрывать такое преступление. А теперь наверху меня никто и слушать не станет: Герой Советского Союза, как солнце, на нём пятен быть не должно!.. Все усилия напрасны: эту гильзу можно смело выбросить в кучу цветного лома, ещё не вывезенного в Кабул. Так с неё хоть какая-то, миллиграммовая, польза будет…»
Он поднёс гильзу поближе к глазам и вдруг, словно заново, увидел её: на торце, там, где находился пробитый необычным образом капсюль, на ободке легко прочитывались четыре цифры: «59» и «83». «Какой же я тупица!» – вознегодовал на себя Русаков. Эти цифры указывали на год и серию выпуска партии патронов. По ним можно узнать, кому и когда они были выданы.
Начальник оружейного склада, к которому он обратился наутро, долго листал книгу учёта и выдачи боеприпасов, пока не нашёл нужную страницу.
– Патроны поступили в полк в августе прошлого года в количестве двадцати цинков. Тринадцать до сего дня на складе. Семь выданы в третий батальон в декабре месяце. Вот и расписка в получении, и дата, – сообщил он.
Русаков поблагодарил прапорщика и пошёл восвояси, размышляя о том, что ещё одна грань кубика-рубика встала на свое место. Потому-то и не оказалось в гарнизоне пистолета, так своеобразно пробивающего капсюли, что третий батальон дислоцируется отдельно. И это обстоятельство он в своих умозаключениях до сих пор не учитывал.
7
Дорога к месту базирования третьего батальона для бронегруппы из четырёх БТРов заняла часа полтора. С учётом труднопроходимых участков бетонки, – не так уж много. До сих пор у Русакова не получалось побывать здесь: колонны не шли, а одиночное передвижение в районе ответственности полка комдив запретил – душманы активизировались, нарушив прошлогоднее перемирие.
Комбат-три – тридцатидвухлетний майор, с невоенной фамилией Пальчиков, – всем своим видом опровергал любые сомнения в его боевитости. Высокий, плечистый, он с особым шиком носил мешковатую «афганку». Она сидела на нём лучше, чем на ином офицере – парадный мундир. Невзирая на бурую пыль, которой пропитано всё вокруг, башмаки у Пальчикова всегда глянцево блестели, а полевая кепи с защитной кокардой была залихватски заломлена на затылок.
Знакомый с Русаковым по совещаниям в полку, Пальчиков четко, с чувством собственного достоинства (дабы гость не забывал, кто здесь хозяин), доложил, как положено, об отсутствии во вверенном ему гарнизоне происшествий и о том, чем в данное время занимается личный состав. Комбат провёл Русакова по территории своего «глинобитного» хозяйства. Батальон размещался в небольшом, покинутом жителями кишлаке. Это само по себе было необычным – нашим войскам в Афганистане строго запрещалось подобное расквартирование. Но этот кишлак – наиболее возвышенная точка в округе – был признан лучшим местом для базирования. Бойцы Пальчикова (в отличие от остальных подразделений полка, строивших себе жилье, что называется с «первого колышка») сразу же имели пусть саманную, но всё же крышу над головой. Русакову понравился порядок, ухоженный вид жилых помещений, столовая и баня, от помывки в которой у него не хватило духу отказаться: даже в полку такой не было.
После омовения и дружеского ужина Русаков в самом благодушном настроении приступил к комбату с вопросами. Пальчиков спокойно выслушал их, с явным интересом отнёсся к предположениям замполита о насильственной гибели Тюнькина и выразил готовность помочь в поисках.
Утром приступили к проверке. Начали с журнала учёта выхода и возвращения машин в парк, поскольку до полка отсюда можно добраться только на какой-то технике. Русаков в присутствии Пальчикова выписал себе в блокнот все машины, выходившие в рейс в день гибели Тюнькина, а также фамилии старших этих машин и маршруты движения. Таких единиц техники набралось около десятка. Из них только три покидали пределы кишлака: два КамАЗа, выезжавшие за продуктами, и БТР самого Пальчикова. Старшим на КамАЗах был начпрод – седой старший прапорщик. Его маленькая колонна вернулась в кишлак ещё до наступления темноты, что само собой вычеркивало начпрода из числа подозреваемых: по данным Русакова, Тюнькин в это время был ещё жив. Время возвращения начпрода подтверждали десятка полтора солдат, с которыми Русаков побеседовал в курилке. Что же касается комбата, так, по словам Пальчикова, он в этот день был ответственным и проверял выносные посты. Комбат вызвался сопровождать замполита к этим постам, чтобы, как он выразился, рассеять малейшие подозрения.
В путь отправились на бронетранспортере Пальчикова. Экипаж его – два немногословных солдата и сержант-чеченец, ловили каждое слово своего командира.
– «Мультяшки» меня с полувзгляда понимают, – похвастался он.
– Почему «мультяшки»? – спросил Русаков.
– Их так прозвали за маленький рост, они же каждый по метру с кепкой, но солдаты отличные. С такими ничего не страшно!
Оставив БТР на бетонке, поднялись к первому блокпосту, расположенному в километре от кишлака. Подъём на «горку», как назвал склон Пальчиков, отнял сорок минут. Во время подъёма Русаков шёл молча. Пальчиков, напротив, занимал замполита побывальщинами из жизни своего батальона.
– Бойцы зовут мой бэтээр «Летучим голландцем». Считают, что он для духов неуязвим. Никто, пожалуй, не рискнёт в одиночку по этим дорогам мотаться… А мне доводилось… А ещё… – Пальчиков не успел договорить, как их окликнул часовой. Узнав комбата, разрешил двинуться дальше.
– Молодец, – похвалил долговязого таджика со снайперской винтовкой Пальчиков, – караулишь хорошо. Давай сюда командира с журналом проверки.
Из небольшой землянки выскочил заспанный старший сержант, на ходу застёгивая ремень, подбежал с докладом. В журнале, на странице, помеченной днём гибели Тюнькина, Русаков увидел разборчивую запись о проверке блокпоста и подпись Пальчикова. А ниже точное время.
Такие же записи были и на двух других постах, где они с Пальчиковым успели побывать. Время последней проверки всего чуть-чуть не совпадало с часом предполагаемой смерти Тюнькина. Блокпост находился на середине пути между батальоном и полком. Исходя из этого, у Пальчикова было столь же абсолютное алиби, как и у начпрода. Нужен был примерно час, чтобы спуститься с вершины к «броне». Потом ещё столько же времени, чтобы добраться до полка. Следовательно, Пальчиков никак не мог очутиться там во время убийства. Так что «экскурсия» по горам, кроме морального удовлетворения, что симпатичный комбат в происшествии с Тюнькиным не замешан, ничего Русакову не дала.
Вечером снова был накрыт «дастархан», пили араку – рисовую водку, реквизированную при зачистке одного из кишлаков. Пальчиков, в роли гостеприимного хозяина, усиленно подливал «огненную воду» в кружку Русакова, не прекращая побасенок.
