Предчувствие не обманывает Голубя: в нескольких шагах от себя он видит Ветра, а в его руке свой револьвер. Серое, лоснящееся от обильного пота лицо атамана кривится в злорадной ухмылке.
– Ну, так… кто кого… догнал? – хватая после каждого слова воздух, хрипит Ветер. – Думал, так просто… взять… атамана Ветра? Как бы… не так! Вставай, быдло вонючее! Сейчас я посчитаюсь с тобой… за всех! Живо вставай, ты… – Грязно ругаясь, атаман брызгает слюной. Она падает ему на грудь, но он не обращает на это внимания. – Поднимайся, сволочь чекистская. Я хочу еще раз увидеть, как ты будешь падать со своей высоты, теперь уже мертвый.
Превозмогая тупую боль в голове, Голубь медленно встает и выплевывает набившуюся в рот землю. В глазах ему темнеет, и он едва не падает снова.
Ветер на всякий случай отступает назад. Револьвер в его руке подрагивает, однако нацелен прямо в грудь Голубя.
«Это конец! И какой нелепый…» – думает Голубь. Думает, как ни странно, совершенно спокойно. Он завороженно смотрит в такой маленький и такой страшный зрачок ствола револьвера, смотрит, не мигая, и начинает чувствовать, как цепенеет его сознание, гаснет воля, становятся тяжелыми и неподвижными члены. В голове появляется неизвестная ранее пустота. Он ни о чем не думает, ни о чем не вспоминает. Все, чем он раньше жил, что его волновало, становится далеким, чужим и ненужным. Время и то, кажется, остановилось и замерло. Одно лишь хочется сейчас Голубю: чтобы из этого дрожащего черного отверстия поскорее вылетела пуля и разом прервала эту нелепую сцену.
Лицо Ветра передергивает гримаса ненависти. Он поднимает руку с револьвером к уровню глаз и, целясь в грудь Голубя, в то место, где находится сердце, медленно нажимает на крючок…
28
И гремит выстрел. Сухой и резкий, как щелчок огромного бича, он взрывает утреннюю тишину и многократным эхом отзывается в верхушках сосен, в лесных чащобах.
Удивленно каркнув, хлопает спросонья крыльями вспугнутая ворона. Трещат над головой ветки старой сосны под убегающей белкой. Где-то в глубине леса тонко тявкает потревоженная лисица.
А Голубь, как стоял, так и остается стоять. Не вздрогнув, не пошатнувшись. Он смотрит широко раскрытыми глазами на Ветра и ничего не понимает. Атаман, который только что целился в него, обхватив левой рукой пальцы правой и зажав обе руки между ног, крутится волчком на месте и что есть мочи визжит, а у его ног лежит в траве револьвер Голубя.
Чуть поодаль раздвигаются кусты, и из них выходит начальник Сосницкой милиции Бондарь. Из дула его знаменитого маузера еще струится дымок.
Внезапная обморочная слабость вынуждает Голубя опуститься на землю. Он подтягивается к стоящей рядом сосне, приваливается к ее стволу спиной и закрывает глаза.
– Бить вас, товарищ Галич, некому! – качая головой, притворно тяжело вздыхает Бондарь. – А я не справлюсь с таким детиной. Хорошо, что заметил, как ваша спина мелькнула между деревьев, и побежал следом…
Галич – Галич Семен Ефимович, так на самом деле зовут этого парня – молчит. Кажется, он уснул и ничего не слышит: ни слов Бондаря, ни визга Ветра.
– Вставайте, пойдем к нашим, – склоняется над ним Бондарь и протягивает руку.
Не открывая глаз, Галич отрицательно мотает головой:
– Я посижу чуток, очухаюсь. Вы идите…
– Посидите, – не настаивает Бондарь. Он подбирает с земли револьвер и фуражку Галича и кладет их возле хозяина. И только после этого оборачивается к жалобно скулящему Ветру.
– Хватит выть, ты… бандюга с большой дороги! – голос Бондаря становится резким и жестким. – Вспомни-ка людей, которых ты истязал! Может, им не было больно? Или они не кричали подобно тебе? Или ты думаешь, что им жить не хотелось? Ты, живодер! – Поостыв, Бондарь достает из карман носовой платок и протягивает его Ветру. – Зажмите рану и топайте к своим!
Увидев спешащих к ним людей, начуездмил кричит:
– Товарищи! Отведите бывшего атамана Ветра к его друзьям! И пусть перевяжут ему руку!
Поникший, ссутулившийся Ветер, по-собачьи поскуливая, плетется прочь.
– Отдохну-ка и я малость, – говорит Бондарь, опускаясь на землю рядышком с Галичем. Он, как и Галич, опирается спиной о ствол сосны и с наслаждением вытягивает ноги.
Над лесом медленно поднимается солнце. Где-то приступил к работе неутомимый дятел. Ему отвечает веселым беззаботным щебетаньем какая-то птаха. Ей вторит другая. Из-под широкого листа копытня вылезает лупоглазая лягушка. В густой траве появляются шустрые муравьи. Начинается новый день.
– Ну и глаз у вас, Александр Афанасьевич! – нарушает молчание Галич.
– Хоть один похвалил меня! – усмехается Бондарь. – А то все: маузер да маузер!
Галич натягивает фуражку на голову, вытирает револьвер и, сунув его в карман, снова прислоняется к сосне.
– Как это вы, Семен Ефимович, умудрились поменяться с атаманом ролями? – спрашивает его Бондарь.
– Рассказывать стыдно, – неохотно бубнит Галич.
– Ну и не рассказывайте. Как нога?
– С ногой все в порядке. Зажила как на собаке.
– И все-таки с ногой, Семен Ефимович, вы явно перестарались. Ни к чему это было! – голос Бондаря суровеет, а его лицо трогает недовольная гримаса. – Мы же договаривались с вами, что вы всего-навсего сделаете вид, что вывихнули ногу. Ну, могли в крайнем случае царапнуть пулей кожу. А вы? Это же надо так ранить себя…
– Я и сам толком не пойму, как это вышло. Подумалось вдруг, что могут не поверить… Зато все получилось, как нельзя лучше. В том, что меня ранили милиционеры, у бандитов не было ни малейшего сомнения. Ведь за нашим «боем» наблюдал в бинокль сам начштаба Сорочинский. Он сидел на чердаке Козлюкова хлева.
Где-то рядом слышится треск сухих сучьев. Рука Бондаря тянется к маузеру, но тут же возвращается на прежнее место: из кустов, осторожно раздвигая ветки, появляется молоденькая косуля. Остановившись, она высоко, словно прислушиваясь к чему-то, поднимает свою изящную голову с большими доверчивыми глазами. Постояв так с минуту, косуля делает резкий прыжок в сторону и скрывается в кустах.
– Как ни хорошо здесь, однако… вставать когда-то нужно, – не без сожаления говорит Бондарь. Он потягивается, встает и подает руку Гaличу.
– Вставать так вставать! – Не прибегая к помощи Бондаря, Галич делает всем туловищем сразу какое-то неуловимо-резкое движение и в тот же миг оказывается на ногах.
– Ловко! Где научились?
– Было дело… Больше года проработал в цирке. «Силачом»…
Пройдя несколько десятков метров, Галич срывает на ходу стебелек, бесцельно его вертит и, как-то странно усмехнувшись, спрашивает:
– Как там моя утопленница?
– Какая утопленница? – не сразу догадывается Бондарь. – А-а! Вы об Оксане Гриценко?
– Да, о ней.
