– Ничего! Как говорится, жива-здорова. Правда, пришла в себя не сразу, первые дни напоминала лунатика. Сильно, видать, перепугалась. А потом прошло. Живет пока у меня. А что, может, хотите повидаться?
– Да, надо бы увидеться. Извиниться, что ли… Слишком уж я напугал ее. Представляю, что ей пришлось пережить! Да, было дельце! – качает головой Галич. – Представляете: надо было за каких-нибудь две-три минуты убедить насмерть перепуганную девушку, что никакой я не бандит, да заодно объяснить, что она должна делать, и описать приметы бандитов. Как она все это запомнила? А чтобы заставить укусить меня за шею – для большей правдоподобности, – пришлось дать хорошего тумака. Тут каждая минута на счету, а она – ни в какую!
– Представляю сцену! – хмурится Бондарь. – Сцена у колодца… И тем не менее вам здорово повезло с этой девушкой.
– Еще бы! – охотно соглашается Галич и, немного погодя, снова спрашивает: – А как тот парень? С пшеничными усами который. Обижался, наверное? Кажется, я немного перестарался.
– Юра Балабуха? Не так чтобы уж очень обижался – все-таки мужчина, да к тому же милиционер, – но обижался. Несколько дней не мог голову повернуть.
– Надо будет помириться с ним. Хороший парень…
Туман, не так давно наполнявший ложбину, заметно поредел. Лишь кое-где еще цепляется он серыми рваными клочьями за кусты да путается в высокой траве. Над горизонтом висит окутанный дымкой огромный бледный диск солнца. Сырость спала, воздух заметно потеплел.
– Быть сегодня дождю! – взглянув на небо, уверенно говорит Бондарь.
– Давно пора! – откликается Галич.
Они идут в обход ложбины, по самому ее краю, где пониже трава.
Почти все милиционеры, чоновцы и самооборонцы толпятся вокруг только что подъехавшей к ним телеги. Все они, не успев еще как следует остыть после недавней жаркой схватки, при виде лежащего в телеге мертвого Смаля становятся сосредоточенными и суровыми.
Чуть поодаль, сбившись в тесную кучку, переминаются с ноги на ногу угрюмые боевики. Руки у каждого связаны за спиной.
Когда Галич и Бондарь проходит мимо, слышится глухой голос Сорочинского:
– И почему я, дурак, не шлепнул тебя еще там, в церкви?
Галич, к которому вне всякого сомнения обращены слова Сорочинского, замедляет шаг и, встретившись взглядом с бывшим начальником штаба, беззлобно говорит:
– Ты думаешь, от этого что-нибудь изменилось бы? Вряд ли. Не сегодня так завтра, а все равно пришел бы и тебе, и всем остальным конец.
– Зато одним легавым было бы меньше! – глухо ворчит Сорочинский.
– Это другое дело, – соглашается Галич.
Навстречу Бондарю и Галичу идет Штромберг. Его сапоги, как обычно, начищены до зеркального блеска, френч и галифе тщательно выглажены. Штромберг молча жмет руку Галича. Подходят Шмаков и Сачко. Затянутый в тесную кожанку высокий, тонкий и прямой, как телеграфный столб, Шмаков, подмигнув, хлопает Галича по плечу.
– Ну, как?
– Как видишь! – разводит руками Галич.
– Понятно! – говорит Шмаков и еще раз подмигивает.
Николка Сачко тоже хочет поговорить с Галичем, но не решается. Ему хотелось бы знать, хорошо ли он изображал убитого и не заподозрил ли чего Береза. Николка много раз репетировал сцену своей «смерти», но, когда настало время показать свое искусство в деле, хоть и знал, что винтовка Юрки Балабухи заряжена холостыми патронами, почувствовал себя не совсем хорошо.
Галич подходит к стоящему несколько в сторонке Балабухе.
– Может, помиримся?
– Не знаю! – глядя мимо Галича, бубнит Балабуха.
– Думаю, нужно помириться. Ради такого события, – Галич кивает в сторону боевиков Ветра, – следовало бы все обиды забыть.
– Да я что… – хлопает безбровыми глазами Балабуха. Ему вспомнилась простреленная нога Галича, которую на его глазах перевязывал старый фельдшер, и ему становится совестно. – Я ничего! Я не обижаюсь!
– Вот и отлично! – усмехается Галич и протягивает руку: – Давай пять!
На дороге со стороны Сосницы показывается открытый легковой автомобиль. За ним тянется длинный шлейф пыли.
– А вот и сам начальник губмилиции катит к нам, – узнает Бондарь «руссо-балт» товарища Онищенко.
29
После полудня «руссо-балт» начальника Бережанской губмилиции, дрожа от напряжения и погромыхивая на ухабах, выезжает из Сосницы и катит в сторону Бережанска. Позади машины клубится густая пыль. Пыль образует длинную ленту, повторяющую все изгибы дороги.
Не успевает «руссо-балт» проехать и пяти верст – только что за невысоким холмом скрылась из виду Сосница, – как на одной из выбоин его подкидывает, мотор, будто поперхнувшись, дважды кряду не то харкает, не то чихает, напоследок смачно чавкает и… глохнет. Автомобиль по инерции катится еще несколько метров и, ткнувшись, словно изголодавшаяся лошадь, носом в придорожную траву, останавливается.
– Приехали! – мрачно сообщает шофер. Он вылезает из машины, поднимает капот и сует под него голову. Выбравшись из-под капота, с минуту стоит неподвижно, гневно шевеля желваками. Пнув в сердцах ногой колесо, сердито ворчит:
– Как себе хотите, товарищ Онищенко, а воротимся в Бережанск, и я эту чертову колымагу взорву к хренам собачьим гранатой. Вот так! Чтоб знали!
– Только смотри мне, чтобы поблизости никого не было, – говорит, пряча усмешку, Онищенко. – И сам чтобы подальше отошел! А то, неровен час, осколком заденет.
Шофер внимательно смотрит на Онищенко, пытаясь понять, шутит тот или говорит серьезно. Сообразив, что это все-таки шутка, он осуждающе качает головой, достает из-под сиденья инструмент и снова прячет голову и плечи под капотом.
– Семеныч! – окликает его Сенченко. – Как долго продлится ремонт?
– Полчаса, не меньше, – слышится из-под капота. – Карбюратор сорвало, едрена вошь!
– Значит, можно полежать чуток на травке, – говорит Сенченко и вылезает из машины. Его примеру следуют Онищенко и Галич. Камышев, надвинув на глаза фуражку и привалившись плечом к спинке сиденья, безмятежно спит. И ни остановка автомобиля, ни громкая ругань шофера не могут помешать его сну. А Онищенко, Сенченко и Галич отходят подальше от дороги, где поменьше пыли, и с наслаждением растягиваются на траве.
Над темнеющим поодаль лесом ворочается и клубится огромная темно-синяя туча. Она медленно движется в сторону Сосницы. Проходит совсем немного времени, и туча закрывает собою полнеба, наползает на солнце. Солнце, брызнув напоследок похожим на веер лучом, скрывается из виду, и сумрак окутывает землю. Внезапный порыв ветра приносит свежесть и прохладу.
– Запахло дождиком! – принюхиваясь к воздуху, говорит Онищенко. – Наконец-то дождались.
– Жаль, что поздновато, – следя одним глазом – второй закрыт – за надвигающейся тучей, отзывается Сенченко.
