– Пришлось выпросить у него кое-какие вещи – бутылку вина и рекламку, – и Ковтун уже занимается ими. Если отпечатки пальцев Бондарука окажутся на бутылке из-под «Наполеона», значит, убийца – он.
– А если не окажется там пальцев?
– Тогда не знаю.
– Как у него с алиби?
– Стопроцентным не назовешь. Чуть ли не до двенадцати играл с соседом дома в шахматы. Затем поехал в ресторан за женой. Вернулись около часа.
– Да, проверить почти невозможно, – Горейко начинает выбивать пальцами по столу ритмичную дробь. – К Крячко он мог свернуть по дороге в ресторан. А мог и из ресторана отлучиться на десяток минут. И возвращаясь домой, тоже мог заехать…
– Мог, конечно, – соглашается Галич. – Чтобы прикончить Крячко, Бондаруку и пяти минут могло хватить. Только вот какая заковыка: пьянка-то продолжалась около часа. За десять минут никак не выпить, да еще закусывая и покуривая, литр коньяка. Причем курил один человек. Бондарук, кстати употребляет «Астру», а у Крячко курили сигареты с фильтром.
– Вот ты сам себя и опроверг, – продолжая выбивать дробь, медленно произносит подполковник. – Так что, с выводами придется нам повременить. Хотя до тех пор, пока Ковтун не закончит свою работу. Что показала Елена Бондарук в квартире Крячко?
– Утверждает, что это ограбление. Пропали вещи небольшие, но дорогие: золотые часы, которые она подарила Крячко к пятидесятилетию, золотой зажим к галстуку и золотая оправа к очкам. Это – что она знает. А еще, оказывается, Крячко носил на руке золотое обручальное кольцо – он не снимал его и после развода, – которого на трупе не оказалось. Вполне могло быть и ограбление.
– Тем более трудно поверить, что директор завода стал бы душить своего приятеля из-за нескольких побрякушек, – с сомнением говорит подполковник.
– А что, если ограбление не что иное, как инсценировка, цель которой – отвлечь наше внимание от истинной причины убийства? – не успокаивается Галич.
– И такое может быть. Поживем – увидим.
В половине четвертого Галич заходит в лабораторию.
– Чем порадуешь, Виктор Михайлович?
– К сожалению, ничем, – разводит руками старший лейтенант. – Этот человек в пирушке на улице Горького участия не принимал. Во всяком случае, отпечатков своих пальцев он там не оставил.
– А ты говоришь: нечем порадовать! – стараясь не выказать досады, бодро восклицает капитан. – Еще как порадовал!
– А чему, собственно, радоваться, не пойму? – удивленно таращит глаза Ковтун.
– Как чему? – в свою очередь, удивляется Галич. – А хотя бы тому, что человек, на которого падало подозрение, оказывается непричастным к преступлению. Разве это не повод для радости?
– Чудак-человек ты, Галич! – хмыкает старший лейтенант. – Слишком уж ты заморализованный, что ли. Из тебя вышел бы хороший поп или сестра милосердия. Вернее, брат милосердия. А оперативник должен быть – во! – Ковтун с силой сжимает внушительный кулак и трясет им перед носом Галича.
– А ты попробуй-ка, Виктор Михайлович, представить такую ситуацию, – говорит, хитро щурясь, капитан. – Тебя, невиновного, заподозрили в тяжелом преступлении… В руки какого следователя или оперативника ты предпочел бы попасть – того, который «во!» или того, который «брат милосердия»?
– Ты, как всегда, прав, Галич! – легко идет на попятную Ковтун. – Одного я только не пойму: как тебе с твоей заморализованностью удается ловить преступников?
– Секрет фирмы!
– И все равно я должен порадовать тебя сегодня, – не унимается Ковтун. – Так вот. На обеих коньячных бутылках оставил отпечатки своих пальцев небезызвестный тебе гражданин Марченко. Только на бутылках, заметь. Стаканов и прочих предметов он не касался. Ну, так как, обрадовал я тебя?
– И да, и нет… У этого Марченко четверо маленьких детей.
– Ну, знаешь, Галич! – притворно сердится старший лейтенант. – Тебе действительно невозможно угодить!
– И все равно спасибо за новости, – покидая лабораторию, говорит Галич. – С меня пиво.
– Ловлю на слове!
11
Рано утром прошел короткий сильный дождь, смыв уличную пыль и освежив деревья и клумбы. Асфальт уже подсыхает, но кое-где еще стоят лужицы. Небо прояснилось, и над Бережанском повисло солнце – большое, яркое и ласковое. Воздух необыкновенно чист и свеж.
В такое утро нет ничего лучше пешей прогулки. Впрочем, Галич всегда, независимо от погоды, старается ходить пешком. Тем более по утрам, когда в автобусах и троллейбусах неимоверная давка и духота, и ты ничего не видишь кроме спины впереди стоящего. То ли дело пройтись по знакомым с детства улицам!
Галич любит свой город. В особенности старую его часть, не тронутую новостройками.
У витрины книжного магазина Галич замедляет шаг, бегло просматривая названия выставленных книг. Заметив среди разноцветных обложек двухтомник Александра Грина, останавливается. Галич намеревается войти в магазин, но тут кто-то осторожно трогает его сзади за рукав. Он оборачивается и видит перед собой соседку Крячко Корецкую. В руках старушки сетка с бутылкой молока и несколькими булочками. Легкий ветерок теребит ее белую газовую косынку.
– Смотрю: вы или не вы… – говорит она, беспокойно заглядывая в глаза. – А дай-ка, думаю, все-таки подойду…
– Ну, конечно, это я, – добродушно усмехается с чуть ли не двухметровой высоты своего роста Галич – рядом с ним маленькая Корецкая похожа на девочку. – Здравствуйте, Александра Ивановна!
Видя, что старушка хочет что-то сказать, но не решается, капитан приходит ей на помощь:
– Слушаю вас внимательно, Александра Ивановна.
– Мне нужно поговорить с вами, – понизив голос, таинственно произносит Корецкая. – Это очень важно. Очень важно! – еще больше понизив голос, повторяет она. – Только давайте отойдем куда-нибудь в сторонку.
Они сворачивают за угол дома, где есть нечто похожее на скверик: небольшая асфальтированная дорожка, по сторонам которой растут кусты дикой розы и стоят две пустующие садовые скамейки.
– Вы еще не поймали его? – осторожно спрашивает Александра Ивановна, после того как они усаживаются на одной из скамеек.
– Кого – его?
– Ну… убийцу Степана Васильевича.
– Пока нет. К сожалению, мы даже не знаем еще, кто убийца.
– Значит, хорошо, что я вас встретила. Знаете… мучит совесть, что не все тогда рассказала.
– Лучше поздно, чем никогда, – замечает Галич.
– Вот именно! – пробует усмехнуться Корецкая и, снова понизив голос чуть ли не до шепота, начинает: – Ну, так вот, слушайте. Было это за день до смерти Крячко. Вечером. Я сидела у раскрытого окна и слышала, как пьяный Марченко грозился в адрес Степана Васильевича. Стучался к нему в окно и ругался – хоть уши затыкай.
