По дороге на перевал мы обсуждали меж собой, кто тот посланец. Решили единодушно: Мерген. Джигитом он был. Другом нашим. И, доложу я вам, отменным другом. Исчез перед тем, как откочевка снялась. Начальник заставы, когда мы его спрашивали, где Мерген, отвечал, что отпросился на похороны матери…»
– Вступление профессорское, – пробурчал Нечет. – Быка за рога бы нужно.
«Впрочем, начну-ка я все по порядку, – продолжал читать Рублев, сделав вид, что не слышал реплики Нечета. – Преследовать откочевку выехала половина заставы во главе с начальником. Трое суток мы не имели от них донесения. Привычное обстоятельство это особого беспокойства у нас не вызывало, ибо телефонной, а тем более радиосвязи в горах не существовало, а посыльных не напосылаешься, каждый человек на счету. Когда из ряда вон выходящие обстоятельства, тогда уж, как тогда говорилось, “аллюр три креста”. Да и трое суток по тем временам – срок не велик. Целыми неделями, бывало, не слезали с седел. В общем, несли оставшейся половиной службу буднично. Ждали мы тогда, имея точные сведения, две группы с контрабандой (с терьяком), но и это было будничным делом. На четвертый день наш будничный ритм службы нарушил посыльный от начальника заставы. Он принес весть о неудачном бое пограничников с откочевкой. Погибли двое пограничников в ущелье Туюаша. Фамилии их я не помню, но при необходимости вы можете узнать о них в архиве части: он непременно должен быть в сохранности. Непременно. Ибо тот, кто не сохранил для потомков записи о боевых подвигах первых пограничников, тот заслуживает самого страшного, что может быть: презрения людей.
Перед мужеством своих боевых товарищей мы склонили свои головы. Мы видели героизм, сабли наши не ржавели в безделие, а стволы винтовок почти не остывали, трусам между нас места не было, но такой подвиг нас ошеломил. Те двое ехали в головном дозоре и обнаружили засаду, в которой находился почти весь вооруженный отряд откочевки. Обнаружили тогда, когда основное ядро пограничников уже приближалось к ущелью. Еще несколько минут, и мышеловка захлопнулась бы наглухо. Они не могли успеть вернуться, чтобы сообщить своим боевым товарищам о засаде. Поэтому вызвали огонь засады на себя…»
Рублев взглянул на Карандина, который успел раздеться до того, как майор Антонов принес письмо, и все же остался послушать, увидел шрам на его плече и потупился. Полез в карман за сигаретами, но вспомнив, что старший лейтенант строго запретил курить в помещении, вздохнул и продолжил читать:
«Двое против двухсот. Погибли пограничники, успев все же прилично пострелять врагов. Начальник заставы, чтобы спасти дозорных, пытался прорваться к месту боя по склонам ущелья, ибо по дну его наступать было подобно смерти – вся группа попала бы под перекрестный огонь. И этот маневр, однако, не увенчался успехом: слишком неравными были силы. Да и позиция у противника оказалась куда как выгодней, что и вынудило пограничников отступить. Тогда начальник заставы принял решение опередить откочевку и сделать засаду на перевале, который, как он считал, да и все предполагали, был единственным выходом из ущелья. Мы тоже поспешили на помощь начальнику. В пути к нам присоединилось человек сто комотрядовцев из близлежащих аулов и станиц. Мчались без остановок, чтобы успеть, и кони устали. Тогда повели их в поводу. Там, где предстоял крутой подъем, пускали коней вперед, а шли за ними, держась за хвосты. Кони к этому были приучены.
Мы ошиблись. Главари откочевки позаботились о проводнике, который знал еще один выход из ущелья, хотя и очень трудный, через ледник. Ушли, угнали баранов, лошадей и верблюдов, прорубив ступени на леднике и покрыв их кошмами. Пытались мы, правда, им помешать, получив сведения от одного из сбежавших пастухов, но заслон, который выставила откочевка в узкой горловине ущелья перед ледником, мы не смогли сбить.
Через несколько дней откочевка вернулась. Помнится, без скота. Что произошло за кордоном, мне не известно. Что-то, видимо, из ряда вон выходящее, ибо возвратились не только бедняки, но и богатеи. Почти все они были связаны крепкими веревками. Мергена среди вернувшихся не было. При первом допросе, на котором мне пришлось присутствовать (как раз охранял баев), они, те баи, утверждали, что Мергена повесили голодранцы, так богачи называли своих обездоленных ими же сородичей; бедняки с возмущением отвергали, как они говорили, бесчестную клевету желтых собак, доказывали, что баи расправились с хорошим джигитом, что зря они, бедняки, не послушали сразу его правильных слов и не повернули обратно еще в Туюаше. Те пререкания богатых и бедных слышали многие из комотрядовцев, и уж, поверьте мне, они непременно поведали об этом в своих аулах и станицах, а там каждый подхватил то, что выгодно ему. Отсюда, мне видится, и противоречивость в трактовке происшедшего события.
У вас вполне может возникнуть вопрос: почему пограничники заставы и, в частности, я не докопались до истины? Возможно, и было такое желание, но примите во внимание: я был красноармейцем, которому, как я уже заметил прежде, командиры не все рассказывали. Да и другое обстоятельство нельзя не учитывать: преследование откочевки – событие для тех лет рядовое. Передышек тогда не давалось нам. Новые события захлестнули, новые стычки и работа по нейтрализации байско-белоказачьей пропаганды. Об этом я уже вам писал, дорогие друзья.
Теперь вот, получив ваше письмо, сожалею, что не полюбопытствовал тогда о причинах, побудивших откочевку вернуться. Кое-какие детали удалось бы, безусловно, узнать. Понимаю, мое письмо не внесет ясности в возникший у вас вопрос, сожалею об этом, но бессилен изменить что-либо.
Искренне ваш, всегда пограничник, профессор Аржанов».
Рублев аккуратно свернул страницы письма, положил в карман, поднялся и вышел. Закурил на крыльце и пошагал к ручью. Сел на камень у самой воды и тут же почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Обернулся резко – увидел начальника заставы.
– Сиди, сиди, Михаил, – вроде бы попросил Антонов, сев сам рядом с Рублевым. – Подумал, какой ответ писать Аржанову и что с его письмом делать?
– Нет, товарищ майор. О другом совсем думал. О себе.
– А-а-а… О себе… Полезно иной раз себя щеткой и скребницей почистить. Полезно. А с письмом давай поступим так: зачитаем в совхозном клубе, попросив, чтобы директор всех собрал. Тут хоть и не все ясно, но вполне видно, что Мерген вряд ли был предателем. Само письмо отошлем на соседнюю заставу. Туюаша на их участке. Знаю я то ущелье, бывал в нем. Еще и выписку из формуляра части найду. Несколько лет назад мне прислали на мой запрос. Там есть фамилии погибших. По мне, так на месте их гибели памятник нужно ставить. Родных поискать, чтоб подробно знать о героях. Впрочем, там опытный начальник заставы, как надо все сделает. Аржанова поблагодарить непременно. Завтра вечером продукты вам привезут, к этому времени подготовь письмо, обсудив его с товарищами. А теперь пошли спать.
Еще в коридоре дежурный предупредил Рублева, что все уже спят, и он осторожно, мышкой прошел к своей раскладушке, столь же тихо разделся и лег. Сон, однако, не спешил смежить ему глаза. Строчка за строчкой он обдумывал письмо на соседнюю заставу. Вдруг, беспокоился, не поймут того душевного порыва погибших, который дал им силы принять явно смертельный бой. Гибель – и бессмертие. Думали ли они в тот момент, что совершают подвиг? Скорее всего, нет. Они спасали своих товарищей от явной гибели, и именно в этой будничности их великая жертва. И пусть не знает о них вся страна, пусть, но те, спасенные ими, никогда не забудут подвига, совершенного ради торжества жизни, расскажут о нем детям и внукам. Именно об этом Рублеву хотелось написать. Написать захватывающе, чтобы увидели бойцы соседней заставы за скупыми словами профессора то благородное и великое, что увидел и понял он, Рублев.
