Посмеялись солдаты, потом кто-то заметил:
– От главного ты, Михаил, отвлекся. Обещал положительным опытом поделиться, а сам не по тому курсу пошел.
– Покорнейше прошу прощения. Делюсь без утайки. Итак, откуда везение нам весь прошлый день? Загибайте второй палец: в самое нужное время нас сменили с поста, хотя прежде начальник заставы сказал, что бдить нам там до морковкина заговенья. Почему говорю, что в самое нужное время? Нарушитель посчитал, что пора и ему выбираться из тугаев. Отсиделся, значит, и решил, что миновало для него лихо. А зеленой фуражки у него нет, которой фазаны не боятся, вот и поднял в воздух петуха. Видно, как тот, разинув клюв, орет с перепугу.
– Не глаза, а прибор ночного видения.
– Не судите строго. Мог же я представить, что в тугаях случилось? Имею полное на то право, – отмахнулся от реплики Рублев и продолжил: – А если не грешить истиной, то нам слышен был крик. Далековато был поднят фазан. Павел сразу определил: выбирается, мол, из тугаев. В камышах укроется. Стало быть, нам надлежит прибавить шаг, но фазанов не пугать. Исключающие друг друга факторы. Но мы, как могли, соединяли их. А тут еще один фазан поднят. Еще дальше. Нам направление указал лазутчик. Павел говорит: успокоился нарушитель, считает, что ушел и теперь в полной безопасности. Я согласился. Но нам-то повезло, считай. Не заря же мы корявое дерево весь день обласкивали своими бдительными очами, а теперь в награду нам возможность взять под белы ручки гостя незваного. Еще один фазан взлетел с криком истошным, уже совсем близко к камышам. Одна единственная мысль: перехватить. Выскользнули в конце концов из тугаев на барханы. И вот: главное везение дня. Загибайте третий палец. Верблюд наш на барханах лакомится сладкой верблюжьей колючкой. Мелькнула мысль у меня, вот я и спрашиваю Павла, можно ли в прозу пограничного поиска внести романтическую струю? Отчего же нет, если для пользы дела, отвечает. Вот тут я ему и открыл свои мысли, мол, Стрибог, в благодарность за жертвоприношения верблюда нам подал. По всем законам природы пора ему, двугорбому чудищу, на покой, а он стоит себе, как памятник, губами только шлепает. Ждет, похоже, угощения. Знает, сердобольные воины в зеленых фуражках, возвращаясь с поста наблюдения, всегда угощают его хлебом насущным. Вопрошаю я: не за безмолвное же спасибо ему насущный жевать? Кто не работает, тот не ест. Не примоститься ли нам между этими мохнатыми кусками сала. Чем самим кросс имени Берия бежать, пусть он пособит. А верблюды, я слышал, быстрее лошадей бегают.
– Разумно, – похвалил кто-то из старослужащих.
– Вот и Павел сказал, что есть в этом предложении что-то умное. Короче, уложили мы верблюда на смоченный дождем, но еще не остывший от позавчерашнего зноя лесс, устроились поудобней, и – в путь. А спина у него, как лодка на мертвой зыби. То и гляди, может дать свои результаты морская болезнь. Начнешь, чего доброго травить с двухметровой высоты. Нарушишь, само собой понятно, звукомаскировку, и нарушитель может услышать продвижение пограничного наряда. Поделился я своим опасением с Павлом, а он мне: терпи, мол. Крепись. Крепился, но на всякий случай достал носовой платок, чтобы рот при необходимости заткнуть, не дать тем самым вырваться наружу никакому шуму. И вот, загибайте еще один палец, до платка дело не дошло. Разве это не везение? А тут наш следовой фонарь осветил строчку следов, которая пересекала наш дальнейший путь. Спрыгнули мы с верблюда, смотрим: следы свежие, еще не остыли, так вражеским духом и пышут. Оставили было верблюда на произвол судьбы, да передумали. Вдруг он еще пригодится. Уложили его на почти уже остывший лесс и по следу – бегом. Ефрейтор Павел Бошаков впереди, я за ним. Бегу, а у самого сердце в пятках. Вот сейчас, думаю, с барханчика какого, из-под саксаульного куста бесшумным пистолетным выстрелом встретит нас вражеский лазутчик. Или так: пропустит Павла, а меня уложит на вечный покой. Потом уж Павла. В спину. Соображает же, думаю, вражина вышколенная. Знает, что если первый упадет, второй очередью из автомата ответить может.
За сигаретой полез в карман, словно раздразнивая слушателей, но ему не дали закурить.
– Ну что дальше? Пуля из бесшумного пистолета выпущена по вам была?
– Загибайте еще один палец. Пронесло. Бежали мы беспрепятственно. Но вдруг Павел остановился, будто лбом в забор уперся. Я тоже торможу, чтобы погасить свою инерцию. И не ткнуться носом в спину земляку. А он сигнал подает, чтобы ближе я подошел к нему. Подчинился беспрекословно. Вижу: следы. Наши. Пограничные. Рядышком с камышом пролегли по направлению к концу разливов. И тоже теплые. Запах родного пограничного пота излучают. По всему видно – кросс имени Берия сдавали. Не повезло, думаю. Не бежали бы, а шли Нечет с Кирилловым, как раз в лоб с нарушителем бы столкнулись. Так нет же – бежали, куда глаза глядят. Загнули палец еще один на счет моего везения?
– Загнули, что ты загибаешь. Не о том, естественно, думал ты в тот момент, – прервал Рублева Акимов.
Михаил ответил не сразу. Посмотрел на Акимова ласково, приложил руку по-восточному к сердцу и произнес торжественно:
– Вы правы, о разумный отрок. Мысли, о которых я излагаю слушателям, не в тот момент возникли. И все же…
– Не отвлекайся, не забывай, что опытом делишься. Жми давай. Вперед!
– Мы перепрыгнули через пахнущий родным потом след и устремились к камышу, из которого, как мне представлялось, без всякого сомнения, встретят нас пули бесшумного пистолета. К великому счастью, загибайте еще один палец, на этот раз я глубоко ошибался, не со всей отчетливостью понимая в те мгновения, что я попал в полосу везения. Враг уходил в глубину нашей родимой земли, пробираясь сквозь камыши. Это мы услышали своими настороженными ушами. Ветер к тому времени, как вам всем известно, основательно утомился и уже дремал на ходу. Камыш все же шелестел, но сквозь этот монотонный шелест время от времени просачивался треск камыша, ломаемого неосторожной ногой.
– Тихо идет, – приглушенно шепнул мне Павел. – Успеем.
– Он же не глухой, – еще приглушенней шепчу я. – Только мы в камыши, он скорость прибавит. Или засядет.
– А мы – по тропе, – отвечает Павел совсем уж еле слышно.
Но я услышал. И очень обиделся. Нет, не на Павла. На себя. Из головы вон, что нас не зря по камышам наш многоуважаемый начальник заставы гонял до седьмого пота. Не для того же, чтобы комаров питать нашей драгоценной кровушкой. В самом деле, всего метрах в пятидесяти левей – тропа уходит в камыши. Вышли мы наперерез нарушителю, а уж там – дело техники: следовым фонарем в очи вражеские: «Стой! Руки вверх!» – и все. Мелькнула у меня мысля: помашет он сейчас нам ручкой и исчезнет в камышах (с тыла никого нет, оба перед ним), и придется гоняться за лазутчиком всю ночь, а то и больше. Однако вражина покорно поднял ввысь свои грязные тощие руки. Смотрю на него: фараонова тощая корова. Даже на моих костях мяса и сала на несколько граммов больше. Но задержали мы нарушителя – всего-то полдела. На заставу его конвоировать – дело долгое. А застава, то есть вы, мои други, в ружье подняты, вот и мысль в голове, как бы поскорей остановить разворачивание сил и средств, что связано с великой физической нагрузкой. Мысли-то есть, а рации нет. Вывели мы лазутчика из камышей, и тут Павел, по подсказке, должно быть Стрибога, благодарного за принесенные ему баночки с гречневой кашей, предложил самый надежный способ оповестить заставу. Шепнул мне, чтобы нарушитель не услышал, чтобы на верблюда сел бы я и мчался с радостным известием к старшине Голубеву. Вот я и поскакал. Ветер свистит в ушах, уже не так настороженных, руки крепко сжимают волосатый горб, а нос так и норовит клюнуть его. Уверяю вас, дорогие сослуживцы, шерсть верблюжья не приспособлена для того, чтобы обонять ее с наслаждением. Только для носков и перчаток, связанных заботливыми руками Тамары Васильевна, она в самый раз. Когда вернулся, с ефрейтором Бошаковым рядом Нечет и Кириллов. Зря, подумал, верблюда гонял туда и обратно, не оценили мы возможности радиосвязи: сообщил дежурный по заставе Нечету о задержании, вот он тут как тут. И для других прозвучал отбой. Лазутчик вражеский доставлен на заставу и сейчас с ним ведет задушевную беседу сам начальник заставы.
