В то же время успех Варвары Николаевны, ее красота и молодость породили атмосферу постоянных сплетен и слухов, сопровождавших ее. Актрису одолевали настойчивые поклонники, ей угрожали, в газетах время от времени появлялись оплаченные ее завистниками разгромные рецензии на ее спектакли, на нее рисовали злые карикатуры. 23 мая 1840 года на спектакле с участием Асенковой в зале появилась пьяная компания, которая начала громко и цинично комментировать игру актрисы и в итоге довела ее до рыданий. После того как за кулисами Асенкову посетил восхищенный ее игрой Николай I, а через несколько дней Варваре Асенковой были «всемилостивейше пожалованы» бриллиантовые серьги, по Петербургу поползли грязные слухи о связи актрисы с императором. Все это больно ранило юную артистку, которая была склонна с уединенной жизни и упорной работе.
Театральная судьба Варвары Асенковой уложилась всего в шесть лет. На ней держался весь водевильный репертуар Александрийского театра, еженедельно она учила по две-три роли, в день играла, как правило, два спектакля. Такая гонка рано подорвала здоровье актрисы – она заболела туберкулезом. В последний раз она вышла на сцену 16 февраля 1841-го, а 19 апреля того же года, через девять дней после ее двадцать четвертого года рождения, ее не стало.
Молодой литератор Н. А. Некрасов, бывавший в гостях у Варвары Николаевны, посвятил ей стихотворения «Офелия» и «Памяти А-ой», а на полях черновика стихотворения «Памяти А<сенков>ой» («В тоске по юности моей…») написал: «…помню похороны, – похожи, говорили тогда, на похороны Пушкина: теперь таких вообще не бывает».
Похоронили Варвару Асенкову на Смоленском кладбище. В 1936 году ее захоронение было перенесено в Некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры. Пять лет спустя во время одного из обстрелов Ленинграда немецкий снаряд попал в надгробие Асенковой и разрушил его, но в 1955-м оно было восстановлено. А в 1967-м драматическая судьба юной актрисы легла в основу художественного фильма Яна Фрида «Зеленая карета», в котором роль Асенковой сыграла Наталья Тенякова.
Пров Садовский-старший. «В Садовском везде натура, правда…»
(1818–1872)
Сразу оговоримся – приставка «старший» к фамилии актера в данном случае необходима, так как внук Прова Михайловича Садовского носил такие же имя, отчество и фамилию и тоже был очень известным актером.
Основатель московской театральной династии Садовских Пров Ермилов родился 11 октября 1818 года в городе Ливны Орловской губернии, где служил в то время его отец, рязанский мещанин. Осиротевший в 9 лет мальчик был взят на воспитание братом отца, актером тульского театра Григорием Ермиловым (по сцене Садовским), и вскоре взял себе его псевдоним. В 14 лет Пров дебютировал на сцене Тулы в труппе антрепренера Турчанинова (роль Сезара в водевиле «Ватель, или Потомок великого человека»). Целый год подросток играл у Турчанинова бесплатно, и лишь затем антрепренер выдал ему в качестве поощрения… один рубль.
Затем Садовский пробовал себя на подмостках Калуги, Воронежа, Тамбова, Рязани, Казани. Именно на казанской сцене в 1838-м его увидел М.С. Щепкин, и вскоре Садовский дебютировал в Москве ролью Жана Вижу в водевиле «Любовное зелье, или Цирюльник-стихотворец». Пресса отреагировала холодно, отметив, что Садовский принадлежит «к числу таких артистов, от которых театр не выиграет ничего и о которых нельзя сказать ни худого, ни хорошего; Садовский при старании, при любви к искусству для второстепенных и третьестепенных комических ролей может быть полезным артистом». Поэтому переезд Прова в Москву состоялся далеко не сразу – юноша не был уверен в своих силах, и только поддержка и одобрение В.И. Живокини помогли ему преодолеть себя и рискнуть. В апреле 1839-го Садовский был зачислен в труппу Малого театра с жалованьем 800 рублей ассигнациями в год.
Пров Садовский-старший. Фото 1864 г. Справа – в роли Расплюева
На раннем этапе недавнему провинциалу доверяли только мелкие роли, так что он жаловался знакомым: «Работать хочется, а работы нет». Но понемногу к нему начал приходить успех. После роли Филатки в популярном водевиле «Филатка и Мирошка соперники» П.Г. Григорьева журнал «Москвитянин» так писал о Садовском: «Представляем долгом обратить внимание публики на этого молодого актера, который, смело можно сказать, вскоре сделается ее любимцем и московской знаменитостью».
После исполнения актером роли антрепренера Пустославцева в «Льве Гурыче Синичкине» Д.Т. Ленского Садовского назвали «бесспорно замечательнейшим из молодых русских артистов, на которого смело можем мы полагать самые блестящие надежды».
В 1843-м Пров Михайлович сыграл свою первую «звездную» роль – Подколесина в гоголевской «Женитьбе» («все жалкое, колеблющееся и призрачное в нашей русской жизни – все это живьем представляет нам великий художник»), и после этого его уже не покидало признание критики и публики. Садовский играл разнообразные роли – комедийные, водевильные, драматические – и был одинаково хорош во всех этих ипостасях. Зрители любили его за необыкновенную выразительность, реалистичность и своеобразный «серьезный юмор» (Садовский никогда не стремился комиковать на сцене). Аполлон Григорьев так характеризовал его манеру: «Совершенно спокойное, правдивое до совершенства воспроизведение личности со всеми тончайшими психологическими чертами и во всей соответствующей этим чертам внешности – вот игра Садовского». Среди его шедевров – гоголевские Осип и Замухрышкин (соответственно «Ревизор» и «Игроки»), мольеровские Журден и Скапен («Мещанин во дворянстве» и «Мнимый больной»), шекспировский Шут в «Короле Лире».
Но подлинное рождение великого артиста было связано с драматургией его близкого друга и творческого единомышленника – А.Н. Островского. В 1853 году Пров Михайлович впервые вышел на сцену в роли Русакова в пьесе «Не в свои сани не садись», и с тех пор в 28 спектаклях по пьесам Островского сыграл 29 ролей. Он был гениальным Любимом Торцовым («Бедность не порок», 1854; пьеса посвящена Садовскому), великолепно играл купцов-самодуров – Тит Титыча («В чужом пиру похмелье», 1856), Дикого («Гроза», 1859), Курослепова («Горячее сердце», 1869). Когда Садовский выходил на сцену в образе персонажей Островского, зрители всегда видели не актера, играющего роль, а настоящего, живого человека со своими плюсами и минусами, рядом с которым даже приземленный, «жизненный» Щепкин выглядел слишком «театральным». «Я без запинки скажу, прямо – в Садовском таланту несравненно больше, чем в самом Щепкине, – писал А.Н. Серов. – В Щепкине есть много школы, рутины и, следовательно, больше или меньше наростов. В Садовском природный дар. В Садовском везде натура, правда в настоящем художественном осуществлении». А Аполлон Григорьев отмечал, что «Щепкин играет по большей части страсти, взятые отвлеченно от лиц. Садовский играет лица».
Многие видевшие Садовского признавались, что во время его игры забывали, что находятся в театре. Журнал «Библиотека для чтения» в 1863 году так оценивал игру Садовского в роли Подхалюзина («Свои люди – сочтемся»): «Пред вами стоял человек, в котором дикция, приемы, мимика сливались в такое целое, откуда ничего нельзя выкинуть, чтобы не расстроить общей гармонии. Он ни разу не сказал вам своей игрой: “Посмотрите, как у меня это выходит”. Тут наслаждался всякий желающий насладиться зрелищем самой жизни, доведенной творчеством художника до осязательности, до прозрачности. Когда смотришь на такую игру, то скорее начнешь рассуждать по поводу лица, воспроизводимого артистом, а сама игра уже с первых минут так ярко обличает свою правду, что она перестает быть игрой, а всецело сливается с жизнью».
