С этими словами оба оставили носилки с больным и ушли.
– Стойте, стойте! – расслабленный в ужасе вращал глазами туда и сюда, но напрасно: его действительно покинули.
Тогда больной в отчаянии закричал:
– Помилуй меня, отче, несчастного, столько лет жившего в нечестии! Прости меня, неразумного! Я поклоняюсь иконам и чту их!
Точнее, ему казалось, что он кричал. На самом деле язык едва слушался его, и голос его могла слышать разве что птичка, сидевшая на ветке над его головой и любопытно на него косившаяся. Однако в этот самый миг Петр сказал Павлу:
– Брат, пойдите-ка с Иоанном и принесите сюда этого несчастного, его бросили на дороге недалеко отсюда. Он кается в ереси и зовет на помощь.
– Зовет на помощь? – удивился Павел, прислушиваясь. – Я что-то ничего не слышу…
– Я тоже не слышу, – улыбнулся игумен, – но знаю.
Когда монахи принесли расслабленного, Петр вынес из пещеры небольшую икону Богоматери с Младенцем Христом и поднес к лицу больного.
– Поклоняешься и почитаешь образ воплощенного Бога-Слова?
– Почитаю и поклоняюсь! – со слезами прошептал больной. – А иконоборческую ересь проклинаю! – и он облобызал икону.
Тогда игумен встал лицом к востоку, воздел руки и помолился про себя, а потом подошел к носилкам и сказал:
– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, ради милосердия Твоего и молитв ради Пречистой Твоей Матери и святых Твоих, помилуй создание Твое, приими покаяние его, воздвигни с одра болезни и даруй ему здравие телесное, наипаче же душевное! Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Он перекрестил расслабленного, и тот вдруг широко раскрыл глаза, вздохнул, пошевелил руками, ногами, медленно сел на носилках, потом встал, ошалело осмотрелся вокруг, и тут слезы брызнули у него из глаз и он упал Петру в ноги.
– Прости меня, отче, что я по неразумию гневил Бога, который действует в тебе!
20. «Свет Византии»
Вы говорите: «Тщетен труд ради Бога, и что пользы, что соблюдали мы постановления Его?… А ныне мы ублажаем чужих, и возвышаются все творящие беззакония…» И будет, говорит Господь… воссияет вам, боящимся имени Моего, солнце правды, и исцеление на крыльях его… и будете попирать беззаконных.
(Книга пророка Малахии)
Только в конце апреля, уже после Пасхи, студиты получили весточку от своего игумена – новое окружное послание рассеянным братиям. «Радуйтесь, желанные мои братия и отцы, – говорилось в нем, – ибо сообщаю вам радостные вести. Мы, недостойные, опять удостоились отстаивать благое исповедание, опять мы оба подверглись бичеванию за имя Господне». Феодор вкратце рассказывал, за что их бичевали, и, упомянув, что Николай поправился после истязания довольно быстро, писал: «А я, смиренный и слабый, подвергшись сильной горячке и невыносимым страданиям, едва не лишился и жизни. Впрочем, благой Бог вскоре, милуя, помиловал меня, даруя содействие брата во всем, в чем было нужно. Раны еще и сейчас остаются, не получив совершенного исцеления». Но эти немногие слова были далеки от того, чтобы выразить то, что претерпели вонитские узники. Николай действительно, благодаря молодости и природной крепости, поправлялся быстро, но игумен страдал так, как еще никогда в жизни: раны воспалились, его лихорадило, он не мог принимать почти никакой пищи. В первый день после истязания оба узника не могли ни встать, ни даже сдвинуться с места, а стражи словно позабыли про них – не приносили ни еды, ни воды. Когда Николай, наконец, с трудом смог подняться на ноги, он удивился, что они вообще еще живы. Узникам по-прежнему выдавали только хлеб, воду и немного дров. Николай размачивал хлеб в теплой воде и давал Феодору, игумен с трудом мог глотать. Еле выпросив у стражников свиного сала, узники промывали и смазывали друг другу раны. Руки у Николая после выкручивания болели невыносимо, но он старался не подавать вида. Постепенно он стал чувствовать себя лучше, раны на спине и груди затянулись. Но состояние игумена почти не улучшалось: он был слишком ослаблен предыдущими лишениями, и спина его не заживала – напротив, стала воспаляться, раны загнивали, кожа не прирастала, висела клочьями и мертвела или гнила. У Феодора начался сильный жар, временами он даже бредил, и, в довершение бедствий, возобновилась желудочная болезнь. Терзаемый болью и горячкой, игумен почти не мог спать, а вскоре стал неспособен проглотить даже кусочек размоченного хлеба. Наконец, однажды утром он прошептал склонившемуся над ним Николаю:
– Прости меня, чадо… Видно… пришло время… тебя покинуть…
– Нет! – воскликнул Николай. – Нет, отче, ты не умрешь! Ты не должен, не можешь умереть сейчас!
Сам не понимая, откуда взялись у него силы, он принялся барабанить в заложенную дверь так, что она задрожала и заскрипела. Появившийся в окошке стражник – молодой вихрастый стратиот – удивленно воззрился на узника.
– Господин, – сказал ему Николай, – ответь мне: если б ты где-нибудь на дороге наткнулся на истерзанного человека, помог бы ты ему?
– Да, – удивленно ответил страж. – Но что это за вопросы? Ты для этого, что ли, стучал?!
Он хотел было захлопнуть окошко, но Николай решительно просунул туда руку и остановил его.
– Нет, я сейчас объясню… Выслушай меня, молю! Скажи еще: если бы ты, ухаживая за ним, вдруг узнал бы, что этот человек – преступник, что бы ты сделал? Бросил бы его умирать?
Стратиот помолчал, опустил глаза и тихо сказал:
– Нет… Я бы вылечил его всё равно… А если он действительно преступник, то потом сдал бы его властям, чтоб они с ним разбирались.
– У тебя милостивое сердце! Тогда… заклинаю тебя: ради Христа, смилуйся над нами, достань где-нибудь ячменного отвара, и принеси еще побольше воды, прошу тебя! Очень нужно! Иначе отец умрет!..
– Ох! – стратиот покачал головой. – Хорошо, я попробую.
– Благодарю! Господь да наградит тебя за милосердие! А, еще чуть не забыл: нужен небольшой ножик, поострее!
– Это еще зачем? – подозрительно спросил страж.
– Сгнившую кожу со спины срезать, – усмехнулся Николай.
Когда окошко в двери закрылось, монах опустился на колени и принялся горячо молиться. Еще никогда в жизни он не молился так, никогда ничего так не просил для себя, как теперь просил помощи своему игумену…
Стражи сжалились над узниками и сообщили об их нуждах начальнику крепости, и тот сказал, что хотел бы, насколько возможно, облегчить страдания заключенных; его жена собственноручно взялась изготовлять ячменный отвар и посылала исповедникам. Отваром Николай поил игумена; правда, тот поначалу мог пить не более одной чаши в день. Николаю пришлось стать кем-то вроде лекаря: он промыл раны Феодора теплой водой, согретой тут же в маленьком котелке на жаровне, а затем принялся срезать омертвелые и сгнившие куски кожи и плоти со спины игумена. Феодор терпел молча, стиснув зубы, но несколько раз терял сознание, поэтому вся операция заняла несколько дней. После этого игумену стало легче, но выздоравливал он очень медленно и только к концу Великого поста нашел в себе силы продиктовать ученику письмо для братий. Как ни страдало тело Феодора, дух его ничто не могло поколебать.
