– Ну, Варда, – поморщилась девушка, – не все же обязаны Аристотеля читать… И не все могут быть богословами… Есть и другие темы для разговора! Гомера, я, может, и не знаю наизусть, но зато… А впрочем, откуда тебе знать, что я знаю, а чего не знаю? Но вообще, женское ли это дело – философствовать? Жена ведь прежде всего должна любить мужа, ухаживать за ним, детей воспитывать. При чем тут Аристотель? Язычник, к тому же…
– О, ты прям как маменька рассуждаешь! Ха, даже и тон похожий взяла!.. А я вот считаю, что… жена – помощница мужу, как в Писании сказано. И если человек умен, так ему и помощник нужен умный. Я так думаю.
– Вот ты, Варда, умен… Но мы еще посмотрим, на ком ты сам женишься! Да и вообще, всё, о чем ты тут говорил, – не главное. Главное – чтобы любовь была… А остальное приложится.
– А не наоборот?
– То есть?
– Чтобы была любовь, нужно «остальное».
– Так вроде бы любовь от рассудка не зависит. Если верить тому, что… ну, в общем… – Феодора запнулась, не понимая, почему Варда так лукаво улыбается, глядя на нее, и почти сердито продолжала: – Говорят, что любовь – это «увидел и погиб». Какой тут рассудок? А то самыми счастливыми были бы браки по расчету…
– Это страсть от рассудка не зависит. А любовь – это другое. Она может начаться со страсти, но если кроме страсти, ничего больше нет, то из одной страсти любви не получится… Любовь – это любовь ко благу. Страстно любить за телесную красоту – это похоть, а не любовь. А любовь, как говорил Платон, это «стремление родить и произвести на свет в прекрасном»…
– Ой, Варда, ты опять в философию пустился… Если бы все выходили замуж так, как ты тут расписал, люди давно бы вымерли. Мужчины и женщины редко бывают равны друг другу по уму… И разве это нужно? Да и как бы это могло быть? Тебе, например, учителей нанимали, а теперь ты вообще учишься в столице, а я и сестры что? Чему нас тут мама научила, то мы и будем знать – прясть, ткать, вышивать, читать псалмы… А браки часто заключаются по одной только воле родителей! Вон как нашу Софию сосватали… Твой Платон тут рядом не проходил! И таких браков – большинство!
– Эх, Феодора… Красива ты… И наверное, надеешься будущего мужа одной красотой взять… Ну, он и будет тебе угождать только в постели… А ты будешь «спасаться чадородием», ха-ха!
– Нет, ну это уж слишком! – вскричала Феодора.
– А чего? Неприлично, что ли? Ой-ой! А кто Ахилла Татия читает тайком? – и Варда, встав посреди комнаты и театрально воздев одну руку к потолку, а другую протянув к сестре, продекламировал: – «Неужели ты не знаешь, что значит смотреть на возлюбленную? Видеть ее – большее наслаждение, чем обладать ею…»
Феодора, закусив губу, смотрела на брата. А он продолжал:
– «Эрот и Дионис – жестокие божества, они приводят душу в состояние безумия и любовного исступления. Эрот жжет душу своим огнем, а Дионис подливает в этот огонь горючие вещества в виде вина, ведь вино – это пища любви». Сильно сказано! Не правда ли? – Варда рассмеялся, глядя на сестру. – Ты, если уж читаешь такие книги, так хоть бы прятала подальше, а то на скамейке оставила в саду! А если б матушка нашла? Да ты не бойся, я уже ее спрятал у себя, дочитаю и отдам тебе, о, неблагодарная!
Девушка всё больше краснела и молчала.
– Вот видишь, сестрица, до чего ты дошла! «Здравствуй, владычица! Кто-то из богов продал меня тебе, как Геракла Омфале»… Откуда же ты книгу взяла? Неужто Феодул прислал?
– Да, он… С письмом. Пишет, что книга лучше всего выражает чувства, которые он питает ко мне.
– А еще лучше она выражает чувства, которые его папашка питает к нашим угодьям! Мне тут наш эконом по секрету пошептал, что слышал от их слуг: хозяин с хозяйкой уже наши поля делят, а сыночку в уши поют, чтоб он тебя получше обхаживал… Мол, она девушка с изысканным вкусом, надо ей угодить! Вот он и угождает! Переплет-то у книги какой прекрасный! А содержание и того прекраснее…
– Варда, – сказала тихо Феодора, совсем разрумянившись, – ты только матери не говори про книгу…
– Будь спокойна, я не Иуда – родную сестру предавать! Да и матушку беспокоить лишний раз… Она ж в обморок упадет, если узнает, какие книги читает ее благочестивая дочь… вместо житий-то, а!
– Слушай, перестань… Кстати, ты мне подал мысль! Я так и напишу Феодулу: «Не могу я принять твоего предложения, ибо с детства приучена ко благочестию христианскому, а ты мне…»
– Прислал эллинские басни! Угу… Точно! Песни Эрота! Развратные сказания! Фу, как можно такое благочестивой девушке посылать! Напиши, напиши…
– Да, так и напишу.
– Замечательно! Начав лицемерить в столь юном возрасте, годам к двадцати пяти ты превзойдешь всех фарисеев…
– Опять ты!..
– А что, неправда, что ли? Скажешь, это будет не лицемерно? Скажешь, тебе повесть не понравилась? Неужто твоя благочестивая душа была возмущена?
– Дело не в том, понравилась она мне или нет… а в том, чтобы найти подходящий предлог для отказа.
– Вот ответ, достойный женщины! Ну, сестрица, теперь я от тебя, наконец, отстану!
– Вот и славно, братец, исчезни! Что-то ты меня утомил своей болтовней…
Варда церемонно раскланялся и пошел к выходу.
– Да не забудь мне книжку отдать! – сказала ему вдогонку Феодора.
– Всенепременно, о владычица Левкиппа!
«Вот язва!» – подумала девушка и снова повернулась к окну.
Феодоре пошел шестнадцатый год. Опасения Флорины не оправдались: младшая дочь не превратилась в «толстушку» – лет с одиннадцати она стала резко вытягиваться вверх и стройнеть, и через два года ее внешности могли позавидовать все сестры. Каломарии, всегда считавшейся первой красавицей в семье, пришлось уступить лавры младшей сестре: о красоте Феодоры ходили слухи уже за пределами Эвиссы, и претенденты на ее руку то и дело докучали Марину, но отец семейства не торопился. Он выжидал: хотелось и не прогадать, и найти для дочери такого мужа, который бы понравился не только родителям, но и самой девушке. Марин особенно любил Феодору и вполне понимал ее нежелание выходить за первого встречного, хотя бы красивого и богатого. «Я не София, – заявила она родителям, – и без меня прошу меня замуж не выдавать!»
В качестве жениха Феодоре мечтался какой-нибудь герой вроде Гектора… В то время как мать ставила в пример дочери житие преподобной Мелании Римляныни, девушка облюбовала в домашней библиотеке совсем не те полки, где лежали жития святых. Флорина, считавшая поэзию пустым и вредным чтением, и не подозревала, что Феодора уже давно открыла для себя не только Гесиода, но и Сапфо, эту «развратницу», чьи стихи были засунуты Марином на самую верхнюю полку – это была его крайняя уступка жене, требовавшей кинуть в печку «все эти эллинские басни». Марин не разделял благочестивого рвения своей не в меру ревностной, как он про себя считал, супруги и поэтому отказался сократить домашнюю библиотеку до одних книг христианского содержания, тем более что и библиотека была небольшой, и нехристианских книг в ней было всего несколько, к тому же за них были уплачены немалые деньги… Итак, почтенный друнгарий не послушался жены, и в один из долгих зимних вечеров тринадцатилетняя Феодора, открыв книжный шкаф и окинув любопытным взором верхнюю полку, придвинула стол, залезла на него и достала из первый попавшийся ей под руку пыльный кодекс, тонкий, переплетенный в потертую синюю кожу. Разлепив слежавшиеся страницы, она прочла:
