Часть III. Золотое яблоко
Вот явилась. Заслонила
Всех нарядных, всех подруг,
И душа моя вступила
В предназначенный ей круг.
Александр Блок
1. В ожидании весны
Надобно благодарить Бога, когда подает Он блага, и не выходить из терпения, когда не ущедряет ими… потому что Бог, без всякого сомнения, распоряжается нашими делами лучше, нежели как предначертали бы мы сами.
(Св. Василий Великий)
Освободившись из заключения, Феодор с Николаем прожили неделю в Смирне, а затем, снабженные местными жителями всем необходимым в дорогу, направились в сторону Константинополя. Их везде встречали с радостью и почетом; всюду при известии, что идет Студийский игумен, стекались толпы людей; знатные вельможи спорили между собой о том, кто первый встретит исповедника, примет его в дом, приготовит угощение и дары. В Митате исповедников поселил у себя ипат Лев, во время гонений тайно державшийся иконопочитания и помогавший православным. Феодор с Николаем прожили у него две недели, и здесь игумен получил письмо от патриарха. Никифора освободили из-под надзора, однако пока не разрешили въезд в столицу, хотя в остальном в передвижениях не ограничивали; патриарх, впрочем, был нездоров и оставался всё в том же Свято-Феодоровском монастыре. Никифор писал, что Феодот Мелиссин, как говорят, при смерти, но до сих пор не слышно ничего определенного о намерении императора вернуться к православию – это беспокоило патриарха. Феодору он расточал множество похвал и даже назвал себя его духовным сыном, что поразило игумена. В свою очередь, Студит постарался ободрить патриарха: «Благословен Бог, в это смутное время нечестия даровавший Церкви Своей такого поборника и кормчего, непоколебимого, непреклонного, владеющего словом жизни, озаряющего вселенную светом исповедания. А оттого, что еще не прошла зима, хотя и показалось некоторое легкое освежение, не надобно унывать, преблаженный. Господь, даровавший малую искру мира, умилостивляемый твоими богоприятными молитвами, силен распространить и полную весну православия…»
– Отче, – сказал Николай, запечатывая послание, – я тоже начинаю сомневаться в том, что весна православия наступит. У императора, боюсь, на уме прежде всего не благочестие, а мысли о том, как удержаться на престоле. Сейчас он освободил всех заключенных за веру и тем ублажил православных и тех, кто им сочувствует. Но осуждение иконоборцев может вызвать недовольство у многих… Пойдет ли государь на такой шаг? Не решит ли он, что хватит и уже оказанных нам благодеяний?
– Да, такое опасение есть, – задумчиво ответил Феодор, – и я боюсь, что для него существуют и иные основания. Господь некогда велел Моисею сорок лет водить иудеев по пустыне, пока не умрут не пожелавшие войти в землю обетованную. А среди нас еще много тех, кто когда-то оправдывал эконома Иосифа и до сих пор не склонен признать свои ошибки…
– Значит, ересь не прекратится?
– Увидим. На всё воля Божия, брат!
Между тем отовсюду стали собираться студиты, быстро узнавшие, где находится их игумен, а вскоре прибыл и освобожденный из заключения архиепископ Иосиф. При свидании братьев все окружающие не могли удержаться от слез, видя, как приветствовали друг друга два подвижника, всё еще истощенные после заточения, с бледными, но сияющими лицами… Посовещавшись с братом, игумен решился написать новому императору письмо, где благодарил Михаила за освобождение гонимых православных и призывал восстановить иконопочитание.
Когда исповедники добрались до Брусы, где поселились в доме одного нотария, к Феодору уже на другой день стали приходить монахи, жившие в многочисленных обителях Олимпа, чтобы получить благословение и наставление. Игумен всех принимал радушно и для каждого находил краткое слово на пользу души. Почитатели приносили столько всего, что Феодор мог щедро угощать и даже одаривать приходящих. Студийскую братию охватило воодушевление: все вокруг спешили припасть к ногам исповедников православия, и казалось, что близко то время, когда можно будет вернуться в родную обитель и зажить по-прежнему. Надежды еще более подогрела пришедшая из Константинополя новость о смерти патриарха Феодота: он давно страдал каменной болезнью, а потрясение, испытанное им из-за убиения императора Льва, обострило ее, приступы следовали один за другим, и в конце января Мелиссин умер.
Однако о восстановлении иконопочитания по-прежнему не было слышно ничего – напротив, из столицы стали доходить слухи, что государственным исповеданием император хочет оставить иконоборчество. Вскоре асикрит Стефан сообщил Феодору в письме о нескольких своих разговорах с новым василевсом: Михаил слушал призывы вернуться к почитанию икон, не выказывая явного неодобрения, но соглашаться не торопился, делая вид, что раздумывает. Иоанн Грамматик по-прежнему оставался во дворце на положении всеобщего любимца, и Стефан подозревал, что колебания императора во многом связаны с тлетворным влиянием на него Сергие-Вакхова игумена, который к тому же был чем-то вроде кумира для императорского сына… Церковное управление после смерти Феодота было поручено Антонию Силейскому, и Стефан предполагал, что именно он является наиболее вероятным кандидатом в патриархи.
«“Слушайте, небеса, и внимай, земля”, – писал Феодор в ответ асикриту. – Что за безумие объяло народ Божий? Слушайте, восток и запад, как ослепла Византия, как оглохла, не слыша вашего обличительного голоса, не видя доказательств вашего свидетельства, но слушаясь противников Христовых, Ианния и Иамврия, пагубную двоицу, которую, как я наверняка знаю, скоро поразит Троица, так что с двумя нечестивцами, уже погибшими, погибнет и эта двоица, четвероглавая колесница диавола. Итак, вперед, вперед, брат, еще выступай на подвиги. Говори благое досточтимому слуху благочестивого императора нашего!» Студит отправил письма и некоторым другим влиятельным при дворе лицам, умоляя их ратовать за православие и что есть силы убеждать императора восстановить иконопочитание.
Тем временем в доме Марфы с начала января царило радостное оживление: впервые за столько лет можно было открыто принимать исповедников, и особняк наполнился гостями, в основном это были студиты. Выпущенный из тюрьмы Дорофей, поселившийся вместе с братом Симеоном во флигеле, жаловался, что хозяйки совсем его «закормили». Приехавший вскоре Зосима с восторгом сообщил, что Феодор, Николай, Навкратий и другие братия тоже выпущены и игумен наверняка скоро будет в столице. В воздухе витало ожидание новых перемен, все были воодушевлены надеждой на скорое торжество иконопочитания. Но после того, как Марфин брат сообщил, что новый император хочет всеобщего замирения и прекращения споров, Кассия приуныла: если восстановления православия не случится, то как быть с ее намерением принять постриг? Хотелось поговорить обо всем с Феодором, и она молилась о том, чтобы игумен поскорее прибыл в Константинополь.
А дядя снова завел речь о замужестве племянницы – правда, в ее отсутствие, только с сестрой. После ужина Марфа сказала дочери, тяжело вздохнув:
