Дорога изрядно утомила ее, и когда, наконец, впереди показались стены и башни Никомидии, она облегченно вздохнула, но тут же сердце ее тревожно забилось: отшельник! ведь он прозорлив… Что, если он уже знает, выберут ее или нет?.. Что, если нет?.. Ей вспомнился разговор с братом. А если ее и правда выберут, а она… не сможет любить жениха так, как ей хотелось полюбить?.. Эти мысли окончательно обессилили ее, и, когда повозка остановилась у сложенной из огромных камней башни, где жил отшельник, девушка некоторое время сидела, не шевелясь, прежде чем решилась сойти. Тут взорам Феодоры предстало зрелище, почти ее напугавшее. У на большой лужайке толпился народ в ожидании, что затворник появится в оконце башни и благословит всех: больные с трясущимися головами, хромые, одноногие или скрюченные, женщины с изможденными лицами, некоторые с детьми на руках, беспрестанно кашлявшая девушка, мужчина с рукой, замотанной тряпками с проступавшими пятнами крови, юноша с перевязанной головой…
«И как же я буду? – подумала Феодора. – Наверх к нему, значит, женщины не ходят, да и из мужчин только избранные… – это она знала от матери. – Что же я тут, должна буду при всех просить его помолиться, чтоб меня выбрали?!.. Нет, это невозможно! Или просто он всех благословит разом, ну, и меня, и это всё? Стоило ради этого сюда ехать!.. Правда, он еще сам может спуститься вниз, вон в ту пристройку, должно быть… Только разве ж он меня туда пригласит? Это ведь для… избранных! А если он прозорливец, то… прочтет мои мысли и, пожалуй, решит, что я… недостаточно благочестива… и не станет молиться за меня… А может, еще будет молиться, чтоб меня не выбрали?!..» Тут она вдруг заметила, что стоявшие чуть в стороне от остального убогого люда двое богато одетых мужчин лет тридцати смотрят на нее во все глаза, и ей окончательно захотелось сбежать, не дожидаясь никакого благословения от затворника. Она уже повернулась, чтобы сесть обратно в повозку, как вдруг по толпе пронесся вздох, и все наперебой заголосили:
– Отец святой, благослови!
– Помолись, отче, чтоб Господь смиловался над моей немощью!
– Отче милостивый, умоли Бога, чтобы не отнимал чадо! Вторую неделю болеет, соседка сказала, умре-от, ой, сил моих не-ет!..
Феодора обернулась, взглянула вверх, увидела в башенном окне лицо отшельника и, вздрогнув, ухватилась за борт повозки. Нет, лица Исаии она не рассмотрела, да это было и нелегко с такого расстояния, но она увидела, что от затворника словно бы исходит сияние. Это длилось лишь миг, но Феодора была так потрясена, что потерялась и забыла, зачем она здесь и что ей нужно делать. Опомнившись через несколько мгновений, она подумала: «Что же я должна сказать ему? Просто попросить молитв? Ведь он, наверное, и так знает, куда я еду?..»
Отшельник сверху благословил всех широким крестным знамением и, не произнеся ни слова, скрылся. «И это всё?» – разочарованно подумала Феодора, но тут же услышала, как в толпе сказали:
– Слава Господу! Сейчас он спустится! – по-видимому, манера Исаии принимать народ уже была хорошо известна собравшимся.
Действительно, спустя небольшое время узкая дверь внизу башни открылась, и на пороге показался старец со словами:
– Христос воскрес!
Раздался общий крик: «Воистину воскрес!» – а затем почти все собравшиеся стали опускаться на колени и кланяться старцу. Феодора смотрела с некоторым смущением. «Я тоже должна поклониться в землю?..» Она по-прежнему стояла у повозки. Затворник медленно обвел взглядом собравшихся, глаза его остановились на девушке, и он вдруг громко сказал:
– Госпожа Феодора, подойди сюда!
Девушка ощутила, как у нее подкашиваются ноги. Сопровождавшие ее слуги и двое горничных так и ахнули. Феодора беспомощно огляделась. Весь собравшийся народ обернулся и с любопытством рассматривал ее. Евнух Василиск, которому Флорина перед отъездом особенно наказала смотреть за дочерью, «чтобы всё было чинно», приблизился к ней и прошептал:
– Иди, госпожа, иди! С Богом!
Толпа расступилась перед ней, послышались вздохи:
– Красавица какая!
Девушка низко склонилась перед затворником и тихо проговорила:
– Благослови, отче!
Исаия благословил ее и сказал:
– Пройдем, госпожа, вон туда, я должен нечто сказать тебе, – и он направился к пристройке.
Это было довольно ветхое деревянное строение, походившее на маленький портик, внутренность просматривалась снаружи. Здесь на утоптанном земляном полу стояло две лавки и стол, а в углу – единственном, по-видимому, который здесь иногда очищали от паутины, – Феодора увидела небольшую, потемневшую от времени икону Богоматери и над ней, почти под самым потолком, деревянное Распятие. «Икона!» – обрадовалась Феодора. Ее родители, несмотря на гонения при императоре Льве, продолжали держать дома образа и поклоняться им, но при этом и Марин, и его родственники, жившие в столице, причащались у иконоборцев. Им не приходило в голову, что это неправославно, особенно после того как было объявлено, что почитание икон можно сохранять при условии общения с патриархом Феодотом. Только Флорина не ходила в иконоборческие храмы, тайно получая Святые Дары через какого-то олимпского иеромонаха, но как она ни уговаривала мужа последовать ее примеру, Марин, хотя чаще всего старался уступать супруге, на этот раз решительно воспротивился, сказав, что Флорина может делать, что угодно, а ему ее «выдумки» могут стоить лишения должности, а то и свободы.
– Кто нам запрещает чтить иконы? Никто, – сказал он жене. – Мануил, вон, пишет, что и в столице не во всех храмах иконы убраны. Чего еще надо? Ну да, есть, конечно, такие ревнители, что жгут и замазывают, так ведь при всяком деле такие люди находятся… не в меру ревностные… Что ж теперь? Они сами за себя ответят! Ты что, хочешь остаться без имений и без крова? Если ты так жаждешь подвигов, что тебе не жаль ни себя, ни меня, то хоть о детях подумай!
Флорина повздыхала, поплакала, но настаивать на своем перестала, и Марин с детьми и домочадцами продолжали ходить в главный храм Эвиссы, где иконы были частью убраны, а частью перевешены высоко, а в алтарной конхе лик Богоматери заменили изображением креста. Феодоре было жаль икон, и дома она любила молиться перед ними, но ей не приходила мысль о том, что они поступают плохо, молитвенно общаясь с иконоборцами. Когда в январе до Эвиссы дошла весть, что новый император освободил всех заключенных и сосланных иконопочитателей, все домашние Марина восприняли это как настоящее торжество православия. Правда, Флорина заикнулась было о том, что всё-таки патриархом остается еретик, но Марин только махнул на нее рукой.
Увидев у Исаии икону, Феодора подумала: «Значит, действительно прошли гонения, раз здесь открыто икона висит, а ведь сюда ходит столько народу!» Затворник, невысокий сухощавый монах, был одет в потертый хитон и стоптанные башмаки, голову его покрывал кукуль, из-под которого клоками торчали седые волосы, а мантия, тоже ветхая и местами проношенная до дыр, волочилась по земле. «Он и правда прозорливец! – думала Феодора, сердце ее колотилось ужасно. – Узнал мое имя… Значит, знает и куда я еду… и зачем! Ой, что же он скажет?!..» Исаия обернулся к девушке, чуть заметно улыбнулся и тихо заговорил:
