Церемонии проходили при поклонении иконам, и это породило в народе слухи, что Фома непременно восстановит почитание святых образов, если войдет в Город. Однако сам мятежник ничего определенного на этот счет не говорил – как и его константинопольский противник, он не хотел отталкивать от себя ни одну из сторон, ведь иконоборческие настроения были сильны, особенно среди военных. Мамуну Фома пообещал после взятия Константинополя прислать богатые подарки и, расточая халифу любезности, дошел до того, что сказал: «Мы верим в единого Бога, как и вы!» Это вызвало некоторое смущение среди окружения мятежника, зато халиф был очарован «ромейским владыкой» и даже выделил в помощь ему несколько отрядов конницы – знаменитых лучников, которые скакали наперегонки с ветром, налетали подобно вихрю и так же быстро исчезали, оставляя за спиной десятки воинов противника, пораженных меткими стрелами.
Когда войска Михаила вступили в Анатолик, они столкнулись с многотысячной армией мятежников и были разбиты. После этого Фома, воодушевившись, отправился в Пафлагонию, где почти все войска вскоре перешли на его сторону. В то самое время, когда в столице готовились к выбору невесты императорскому сыну, фемный флот, в результате ловко проведенных Фомой переговоров и сделанных им больших подарков и еще бо́льших посулов, присоединился к восставшим: друнгарий флота признал «Константина» законным императором и получил от него приказ сосредоточить все корабли у Лесбоса. Теперь из восточных фем лишь Арменьяк упорно противился Фоме: тамошний стратиг Олвиан не только не пошел на переговоры с мятежниками, но пригрозил суровыми карами всем, кто будет уличен в содействии «проклятым бунтовщикам». Но Фома не был этим очень обеспокоен: опьяненный победой над войском Михаила и общим ходом дел, более чем успешным, имея в своем распоряжении многотысячную армию, «Константин» направился к столице, оставив воевать в Арменьяке комита шатра Андрея, своего близкого друга. Агния, супруга Фомы, умерла несколько лет назад, детей у них не было, и теперь Фома, недолго думая, перед своей коронацией объявил Андрея приемным сыном, а после «венчания на царство» в Антиохии переименовал его в Констанция. «Констанций» был храбрым воином, но мало смыслил в стратегии и тактике, однако «отец» решил, что, даст Бог, бывшему комиту не придется вести серьезных боев с противником, и, дав «сыну» последние напутствия, двинулся на запад: Константинополь манил и дразнил воображение, нужно было торопиться.
4. Умеющая мыслить
Между дев, что на свет солнца глядят, вряд ли, я думаю,
Будет в мире когда хоть бы одна дева столь мудрая.
(Сапфо)
Через неделю после того, как все девушки, собранные для выбора невесты императорскому сыну, поселились в Священном дворце, Фекла вызвала к себе Сергие-Вакхова игумена и сказала:
– Господин Иоанн, у меня к тебе есть важное поручение. Мы собрали девушек для смотрин. Я уже выбрала из них четырнадцать, но я выбирала, глядя, прежде всего, на характер и телесные качества… Теперь нужно, чтобы ты побеседовал с каждой из них и оценил их умственное развитие. Ты ведь лучше всех знаешь Феофила с этой стороны, а я бы хотела, чтобы будущая невеста его не разочаровала… Тем более, что он сам просил меня позаботиться об этом. Если ты сочтешь, что какая-либо девушка в отношении ума плохо подойдет Феофилу в качестве подруги жизни, скажи мне, и мы не допустим ее до смотрин.
– Хорошо, государыня, – поклонился Иоанн. – Задание понятно.
«Но чтобы девицы оказались кладенцами разума, это весьма сомнительно», – подумал он.
Они обсудили, где и как лучше устроить беседы с «невестами», и Грамматик уже откланялся и направился к двери, когда императрица сказала:
– Постой, отче. Вот что еще я хотела сказать… Будь с девушками помягче… Нужно, чтоб они тебя не смущались и свободно выражали свои мысли. Женщины, – улыбнулась она, – любят обходительность и ласковое обращение. Ты уж постарайся, Иоанн! Хотя ты, наверное, как монах и ученый, не умеешь быть мягким… – она чуть не сказала «нежным», но сообразила, что это слово прозвучит не совсем уместно.
Игумен усмехнулся и ответил:
– Умел когда-то. Попробую вспомнить, августейшая.
– Правда? – спросила Фекла и тут же смутилась от заданного вопроса.
Иоанн тонко улыбнулся, вдруг взглянул императрице в глаза, пристально и глубоко – так, что у нее что-то сдвинулось внутри, – и сказал:
– Я ведь не всегда был монахом, государыня. Не беспокойся, августейшая. Думаю, я не испугаю эти юные создания, – и, еще раз поклонившись, Грамматик вышел.
Императрица некоторое время стояла неподвижно, глядя на закрывшуюся за Иоанном дверь. «Какой у него может быть взгляд, оказывается!» – подумала она, и тут же в голове вновь зашевелилась блеснувшая несколько лет назад догадка. «Все-таки что-то было?.. – думала она. – Он что-то должен знать! И пожалуй… пожалуй, это скоро можно будет проверить!» Немного спустя она сидела за столом с пером в руке.
«…Я хорошо знаю, Александр, что ты, как истинный монах, умерший для мира, никогда не желал поддерживать связей ни с кем из родственников. Но теперь я всё же решилась просить тебя приехать к нам хотя бы на несколько дней, чтобы мой сын и его будущая супруга могли попросить у тебя благословения и молитв. Уповаю, отче, что ты не откажешь мне в этой небольшой просьбе…»
– Надеюсь, он приедет, – пробормотала Фекла, запечатывая письмо.
Грамматик ежедневно беседовал с двумя девицами, и вот, наконец, настал день, когда после обеда он отправился на «умственное испытание» последней из отобранных «невест». Ему уже порядком наскучили эти собеседования, и от последнего он не ждал ничего нового. Патриарх, узнав, какое поручение дала Иоанну императрица, сказал с улыбкой:
– Смотри, отче, не растай, как воск на солнце! Ведь это будут первые красавицы Империи!
– Первая красавица и последняя дурнушка – равно есть совокупность костей, плоти и волос, владыка, – усмехнулся Иоанн. – Различия между ними могут интересовать в семнадцать лет, но в моем возрасте это смешно. Кроме того, меня в людях занимает более ум и внутреннее развитие, нежели внешность, а насчет ума этих красавиц у меня есть большие сомнения. Впрочем, как творения божественного искусства, они могут представлять предмет для созерцания частных случаев прекрасного, капли из великого моря красоты…
– Философ! – похлопал его по плечу Антоний. – Я знал, что ты ответишь что-нибудь в этом духе!
Грамматик, конечно, не мог сказать, что девицы были глупы и необразованны, а некоторых он нашел даже весьма начитанными и обладавшими остротой ума, – но, тем не менее, ни одна из них не сообразила ответить какой-нибудь подходящей цитатой на те несколько строк из Гомера, которыми он приветствовал каждую девушку. Впрочем, две из них даже не читали великого поэта – они учились грамоте исключительно по текстам Священного Писания и отцов Церкви. Еще четверо были знакомы с отцом поэзии довольно поверхностно, но и они, и прочие, читавшие знаменитые поэмы, в ходе беседы признались, что такая поэзия им не очень нравится – слишком много убийств и жестокостей.
