– А «Одиссея»? – спросил игумен Феодору из Пафлагонии. – Она тебе тоже не нравится, госпожа?
– Она интересная, – ответила девушка. – Но главный герой там… просто негодяй! На месте Пенелопы я бы такого ждать не стала! – она слегка покраснела.
– Вот как! – улыбнулся Грамматик. – Прямо-таки негодяй? Не слишком ли суровая оценка?
– Не слишком! – Феодора тряхнула головой. – Из-за него взяли Трою… так подло! И потом… он погубил своих спутников! Например, когда они мимо Скиллы проплывали… Ведь он знал, что она должна пожрать кого-то, а все равно плыл… подлый!
– Но ведь он плыл не по своей воле, боги повелели ему.
– Боги! Да боги там вообще самые негодяи! – возмущенно сказала девушка.
– Это правда, – согласился Иоанн. – Остается утешаться, что всё это мифы… Но почему на месте Пенелопы ты не стала бы ждать Одиссея? Ее-то он любил, разве нет?
– Любил?! Да он столько времени провел в объятиях Калипсо, а потом еще и у Кирки… И это – любовь? Вот Гектор любил Андромаху, это да…
– Так тебе нравится Гектор? – спросил Грамматик с улыбкой.
– Да, Гектор мне нравится. Он мужественный, благородный…
– А Ахилл?
– Ахилл слишком горд и жесток… Разве такие могут долго нравиться?
– Брисеиде же нравился.
Разговор забавлял Иоанна: он уже больше двадцати лет ни с кем не говорил о поэмах Гомера с такой точки зрения.
– Она просто не успела его хорошо узнать, наверное. В Ахилле нет милости… Нет, Гектор там самый лучший! Как жаль, что его убили!.. Несправедливо! Бедная Андромаха!
– Гектора, судя по всему, было жаль и самому Гомеру… А ты, я вижу, любишь стихи, госпожа Феодора?
Собеседования с «невестами» проходили в императорской библиотеке, куда каждую из девушек приводили за полчаса до прихода Грамматика и предлагали почитать в ожидании какую-нибудь из книг, разложенных на столе. Все эти книги Иоанн мог узнать по обложкам и, уже входя в помещение, определял примерные вкусы девицы, с которой ему предстояла беседа. Удивили его только Олимпиада и Феодора. Первую он застал за Аристотелевским «О душе». Впрочем, когда он спросил, как ей нравится книга, девушка поморщилась и ответила, что «скучно и почти ничего не понятно».
– А хотелось бы понять? – спросил Грамматик.
– Да нет… зачем? Ведь святые отцы об этом учат правильнее, чем языческие философы! А если что у тех философов и было правильного, то святые отцы это повторили и сказали лучше.
Остальные девицы остановили свой выбор на житиях святых либо на Иоанне Златоусте, но Феодору Иоанн застал за чтением сборника стихов эллинских поэтов.
– Да, очень люблю, – ответила она на вопрос Грамматика.
– Чьи же стихи ты любишь больше всего?
– Сапфо, – ответила девушка, чуть покраснев.
– «Кто прекрасен – одно лишь нам радует зренье,
Кто ж хорош – сам собой и прекрасным покажется»?
– Наверное, это так… Только…
– Только что?
Она помолчала и ответила:
– Часто выбирают за одну красоту. Или за богатство, например. Ведь чтобы узнать, хорош человек или нет, надо с ним пообщаться…
– Верно. Но обычно судят по тому, из какой человек семьи, какое ему дали воспитание, и примерно определяют, будет ли он скорее хорошим или скорее плохим.
– Как будто это всегда помогает достичь желаемого! – пожала плечами Феодора.
– Желаемого чего?
– Любви… согласия… Родители, например, думают, что хорошо детям пожениться, потому что и он хорош, и она… вроде бы… А потом получается всякое… У людей ведь разные… понятия о хорошести! Вот, Сапфо правду говорила:
«На земле на черной всего прекрасней
Те считают конницу, те – пехоту,
Те – суда. По-моему ж, то прекрасно,
Что кому любо».
«А ведь меня только за красоту выбрали для участия в этих смотринах! – подумала девушка про себя. – Ну, про мое воспитание они могли расспросить дядю Мануила… Теперь вот, наверное, этот монах выясняет, какова я в общении… Только ведь так всё равно не узнаешь, насколько я хороша! Да я и сама не знаю этого…» Но вслух она ничего такого не сказала.
«Она неплохо знает лесбосскую музу! – думал между тем Иоанн. – Любопытно… Значит, девица не чрезмерно благочестива. Пожалуй, немного легкомысленна. Очевидно, ревнива… Впрочем, если Феофил ее выберет, то вряд ли будет давать поводы для ревности. Достаточно поэтична… Не так уж плохо! Правда, она еще и своенравна, как видно. Но Феофил вряд ли станет потакать женским капризам». Грамматик не видел среди девушек ни одной, которая была бы хоть сколько-нибудь ровней императорскому сыну, но это его не беспокоило. Иоанн не считал, что женщина должна быть такой же или хотя бы почти такой же умной, как мужчина – он и не верил, что она может быть такой. Впрочем, двух девиц – тех самых, что вообще не читали Гомера, – он порекомендовал императрице отстранить от смотрин – слишком уж они были «тупо благочестивы», как игумен выразился про себя. Фекле он, однако, высказал эту мысль мягче:
– Им явно не хватает гибкости ума, августейшая, Феофилу это никак не может понравиться.
Императрица была довольна тем, как Иоанн справляется с порученным ему делом: он действительно сумел повести себя с «невестами» так, что они чувствовали себя свободно в беседе с ним, невзирая ни на то, что он был чуть ли не втрое старше их, ни на его монашество. Фекла про себя удивлялась, как ему это удалось. Она похвалила игумена:
– Девушкам нравится беседовать с тобой! Ты и правда сумел их разговорить… Это замечательно!
– Да, они говорят то, что думают, – кивнул Иоанн.
– А ты? – вдруг спросила императрица.
– Я? – его губы тронула улыбка. – Я говорю только то, что считаю нужным.
– Никогда ничего лишнего? И тебе это удается?
Грамматик еле заметно пожал плечами.
– Я долго этому учился, августейшая.
В течение всего разговора игумен смотрел в пол или разглядывал мозаики на стенах и ни разу не взглянул в лицо императрице. Когда он ушел, Фекла вдруг поймала себя на том, что ждала, чтобы он посмотрел на нее так же глубоко, как в тот день, когда она давала ему поручение. Это несколько смутило ее: она ощущала, что с ней в последнее время происходит что-то ей самой не очень понятное, и это было связано с Иоанном. Как будто этот человек задал ей загадку, которую она не могла разгадать, – и неспособность найти ответ еще больше разжигала любопытство. Но она поспешила успокоить себя: конечно, загадка была связана с «таинственным прошлым», где пересеклись пути Грамматика и ее старшей сестры, – и она хотела выяснить, что же там произошло на самом деле, и только. Ничего более.
Хотя от будущих смотрин были отстранены лишь две девицы из четырнадцати, оставшиеся, по мнению игумена, тоже не могли похвалиться умением мыслить как одним из своих выдающихся качеств. С собранными «невестами», безусловно, можно было поговорить о предметах божественных и о писаниях святых отцов или о жизни подвижников, но о вопросах научно-философских – вряд ли. Правда, одна из девушек на удивление хорошо изучила «Шестоднев» Великого Василия, но это было всё же так мало по сравнению с познаниями, полученными Феофилом из книг и уроков… Однако глупо было бы ожидать таких же познаний от девиц! Да, в древности встречались примеры вроде Ипатии или Гиппархии, но то были исключительные случаи – и притом в век большей свободы для слабого пола… Позже разве что среди облеченных в пурпур можно было встретить исключения такого рода: Евдокия, Феодора… Впрочем, не потому ли, что первая, до того как увенчалась диадемой, была язычницей Афинаидой, дочерью философа, а другая – актрисой на Ипподроме?.. Прочие же, если чем и прославились, то больше властолюбием, житейской смекалкой и политическим чутьем, нежели развитым умом и способностями к философии. Пожалуй, это не так плохо – женщины и без того склонны во всё вмешиваться; что было бы, если б они делали это с умом!.. С такими мыслями Грамматик отворил дверь в библиотеку.
