– Если верить Платону, – сказал он тоном, похожим на тот, каким читал лекции по философии, – близость, когда она есть, ощущается сразу. Правда, конечно, не всегда она может быть сразу осознана и, так сказать, определена. Поэтому, вероятно, есть смысл говорить о «позже», если иметь в виду, образно выражаясь, постепенное погружение в страсть. Впрочем, – добавил Иоанн с улыбкой, – это ведь всего лишь одна теория одного языческого философа.
– И ты в нее не веришь? – голос императрицы странно дрогнул.
– Я бы сказал, что не верю в ее всеобъемлемость. Ведь есть люди, обретающие счастье помимо «второй половины». Если даже оставить в стороне то, что для христиан такой «половиной» должен являться не человек, а Бог, всё равно и язычники зачастую находили больше счастья вовсе не в любви, а в дружбе, в ученых занятиях, в писательстве…
– В философии…
– Да, особенно в философии. Ведь и сам Платон не считал, что теория о «двух половинах» полностью выражает суть вопроса. Если ты помнишь, августейшая, Диотима у него говорит о том, что главное в любви – не просто стремление к целостности, а желание «родить в прекрасном». Но надеюсь, государыня, твой сын найдет то, что ищет. В любом случае мы в завтрашнем действе – лишь наблюдатели, не правда ли, августейшая?
В это время Феофил стоял перед большим зеркалом из полированного серебра; один кувикуларий золотой фибулой застегивал ему белую хламиду на правом плече, двое других поправляли складки, чтобы ровно лежали, а четвертый с беспокойством рассматривал ноги будущего соправителя, обутые в короткие белые сапожки из мягкой кожи, расшитые редчайшим черным жемчугом.
– Не жмут, господин Феофил?
– Нет, нисколько, – тот улыбнулся, пошевелил пальцами ног. – Как влитые!
Он спокойно разглядывал свое отражение в зеркале. Кувикуларии наперебой уверяли, что он неотразим, но он и сам видел это. Поразительная по великолепию одежда, которую он примерял, была сшита нарочно для грядущего выбора невесты. Уже завтра!.. Сердце Феофила слегка замирало при этой мысли. Сколько он всего читал о любви, а сам так до сих пор и не изведал, что это такое. И вот, завтра он должен был… кого-то полюбить? Разве можно это сделать вот так, по заказу?..
В зеркало он увидел, как в комнату вошла мать. Фекла, улыбаясь, подошла к сыну и остановилась, в восхищении глядя на его отражение.
– Ни одна девушка не устоит перед тобой! – сказала она, помолчав.
Феофил обернулся к ней и сделал кувикулариям знак рукой. Те отошли на почтительное расстояние, и мать с сыном продолжали разговор тихо, чтобы никто больше не услышал.
– Дело не в этом, – улыбнулся Феофил. – Вопрос в том, будет ли там та, перед которой не устою я.
– Ты действительно этого хочешь? – императрица взглянула ему в глаза.
– Да. Иначе какой смысл в этих смотринах?
– Надеюсь, что «даст тебе Господь по сердцу твоему»! – сказала Фекла и порывисто взяла сына за руку. – Я так хочу, чтобы ты был счастлив, Феофил!
– Я знаю, мама, – он обнял ее за плечи. – Но ты говорила про «знак избрания»…
– Да!
Она развязала висевший у нее на поясе шелковый мешочек и, достав оттуда какой-то предмет, с улыбкой вложила в руку сына. То было небольшое яблоко, очень искусно сделанное, с ножкой и листиком на ней, отлитое из чистого золота.
– Вот, это яблоко ты вручишь своей избраннице!
Поначалу Фекла не могла придумать, что должно стать «знаком избрания» невесты для сына. Перстень? Неплохо, но в этом не было ничего необычного, а императрице хотелось чего-нибудь интересного… Она спросила мнение мужа, но Михаил усмешливо ответил:
– Дорогая, я в таких вещах мало что смыслю. По мне, так перстень сошел бы вполне. А если тебе это не по нраву, так вон, у философа спроси, может, он что придумает!
«И правда! – подумала Фекла и вдруг обрадовалась. – Как я сразу не догадалась спросить у него!»
– А чем тебя не устраивает перстень, августейшая? – спросил ее Иоанн, когда она поделилась с ним своим недоумением.
– Мне кажется, это слишком заурядно! Хочется чего-нибудь… более поэтичного…
– Поэтичного?.. Что ж, в таком случае, государыня, я думаю, ответ ждет тебя на форуме Константина.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась императрица.
– Там есть одна статуя, изображающая ответ, августейшая, – едва уловимо улыбнулся Грамматик.
Фекла вопросительно взглянула на него и вдруг вспомнила. Ну, конечно! Рядом с огромной бронзовой статуей Геры западную оконечность площади украшала красивая статуя Париса, протягивающего золотое яблоко Афродите.
– Яблоко для прекраснейшей! – воскликнула императрица с улыбкой. – Действительно, это будет поэтично и красиво! Благодарю, Иоанн, ты подал замечательную мысль!
Но ни мужу, ни сыну она не сказала, чьим изобретением был такой «знак избрания». Впрочем, они и не спрашивали.
– Хм… – Феофил разглядывал яблоко. – Ты прочишь меня на роль Париса?
– Почему нет? Ведь и ты должен выбрать прекраснейшую!
Юноша задумчиво улыбнулся, поворачивая в пальцах яблоко, заманчиво блестевшее в лучах света, лившихся в окно.
– Яблоко Париса стало на самом деле яблоком раздора, – проговорил он.
– Но ты же выбираешь не из могучих богинь, – снова улыбнулась императрица, – а из обычных женщин, так что вряд ли твой выбор вызовет Троянскую войну!
Она вновь заглянула сыну в глаза.
– Ты что-то мрачно настроен, Феофил?
– Да нет, мама, – улыбнулся он. – Я шучу. Думаю, всё будет, как надо!
– Конечно, мальчик мой!
Вечером Феофил, ложась спать, положил «яблоко Париса» под висевшим на стене серебряным крестом, на столик с хрустальной лампадой в подставке из белого мрамора с пурпурными прожилками. Огонек лампадки слегка колебался, сверкал на поверхности яблока и слабыми отблесками ложился на стол из темного дерева. Феофил какое-то время задумчиво смотрел то на огонек, то на яблоко, потом поднял глаза ко кресту и прошептал:
– Господи! Пошли мне завтра ту, которая… будет «моей половиной»! Устрой всё так, как нужно!
Он положил земной поклон, поднялся, сбросил тунику на скамью у стены и нырнул в постель. Днем Феофилу казалось, что в эту ночь ему будет не уснуть, но он тут же провалился в сон. Лампадка перед крестом тихонько горела, и огонек до утра играл на золотом яблоке.
…Двенадцать «невест» впервые увидели друг друга только тогда, когда собрались в одной из боковых сводчатых комнат Золотого триклина, ожидая приглашения войти в главный зал. И как бы ни были все девицы красивы, как бы ни велико в них могло быть самолюбие, свойственное красавицам и дочерям знатных родителей, они не могли не сознавать, что по красоте превосходили всех и в первую очередь должны были обратить на себя внимание императорского сына двое – черноволосая девушка с темными сверкающими глазами, одетая в белую тунику, расшитую золотыми виноградными лозами, и девушка в сине-серебристом платье, с темно-каштановыми волосами, изредка поднимавшая от земли взор огромных ярко-синих глаз. Обе они были чрезвычайно напуганы, но по-разному.
