Феодора совершенно потерялась. Все сотрапезники теперь смотрели на нее. Во взглядах сестер сквозило выражение: «Вот так попала, бедняжка!» Варда, очевидно, думал: «А что я тебе говорил? Вот теперь и хлопай глазами!» Императрица взглянула на девушку с легким испугом и тут же перевела глаза на сына, а он… Феофил смотрел на невесту выжидательно, и в его взгляде ей почудилось словно бы надежда – но на что? Неужели ему так хочется услышать от нее «философский» ответ? Она отчаянно пыталась вспомнить хотя бы содержание прочитанных когда-то страниц Аристотелева трактата «О душе», но вместо этого ей вспоминались стихи Сапфо:
«Пестрым троном славная Афродита,
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!
Я молю тебя: не круши мне горем
Сердца, благая!..»
– Я думаю… – проговорила Феодора и умолкла, не зная, что сказать дальше.
Феофил усмехнулся.
– Ну, когда надумаешь, скажешь! – и он отвернулся.
Феодора вспыхнула и ощутила, как слезы подступают ей к горлу. Император, наблюдавший за ней, улыбнулся и сказал сыну:
– Э, Феофил, разве можно в первый же день знакомства с невестой приступать к ней с такими разговорами?
– Совершенно справедливо, августейший! – воскликнул эпарх. – К тому же, сидя рядом с таким прекрасным женихом, как твой сын, невесте трудно думать о ком-то еще, кроме него!
– Да, тут впору последний разум потерять, – игриво сказала Каломария, – а не думать о разумном благочестии!
– О благочестии неплохо думать всегда, Каломария! – сказала Флорина с некоторой суровостью и обратилась к императору. – Думаю, августейший, быть благочестивым «разумно» означает – с рассуждением. Ведь рассуждение, как учат святые отцы, является наивысшей добродетелью.
– Э, рассуждать мы все горазды! – сказал Михаил. – Но кто поручится, что наши рассуждения верны? Впрочем, мы как-то отвлеклись… Разговор вроде шел о том, заниматься ли государственной деятельностью или философией, и что мудрецы предпочитали философию. Не так ли? – обратился он к логофету, тот кивнул. – Да, так вот… Действительно ли здесь есть противоречие? Ведь тот же Платон, кажется, о государственном устройстве тоже писал? Видно, и он признавал, что не всем надо бежать от дел управления? Как, Феофил? Ты-то должен знать, даром, что ли, вы там с отцом игуменом в философию углубляетесь?
Феофил слегка призадумался, у него в голове наконец-то зашумело от выпитого вина.
– «Государство» мы еще только начнем изучать на днях, – ответил он, – но Платон писал об этом не только там… Например, вот: «Мы можем назвать божественными и вдохновенными государственных людей: ведь и они, движимые и одержимые Богом, своим словом совершают много великих дел».
– «Сердце царя в руке Божией»! – торжественно возгласил препозит.
– Что ж, – сказал император, – полагаю, мы должны выпить за то, чтобы каждый из нас был движим Богом и смог стать… как там?.. «разумно благочестивым»? Так, Феофил?
– Да, отец.
«Только вряд ли это у меня теперь получится», – подумал он, поднося к губам кубок.
…На Константинополь опустилась ночь. Масляные фонари, едва разгоняющие тьму на улицах, непроглядный мрак в переулках. Огромные мохнатые звезды. Тишина.
Кассия не спала. Уже давно было прочитаны вечернее правило и по отрывку из Евангелия и Апостола, уже давно легли спать все домашние, а она лежала и не могла уснуть.
До сих пор она почти не думала о мужчинах, а встречая их восторженные взгляды, чаще всего ощущала легкую досаду, иногда смущение. Порой они даже бывали ей приятны, но при этом никогда не тревожили ее решимости посвятить себя Богу. Приходившие время от времени нечистые помыслы она легко отгоняла молитвой, они как бы проплывали по поверхности души и не задевали глубоко. Письма Студийского игумена утешали и утверждали ее при нападках уныния или сомнений. Грустные и даже трагические истории из чужой семейной жизни, слышанные ею от матери и от знакомых, утверждали ее доказательством «от противного». Она любила перечитывать слово «О девстве» святителя Иоанна Златоуста, так что почти заучила его наизусть. Да, всё в жизни Кассии было так понятно и твердо… до этого несчастного выбора невест!
Чувство легкости, пришедшее после церемонии во дворце, внутренний свет, осиявший ее душу, как-то незаметно исчезли. Она лежала в темноте, и перед ней вновь и вновь вставало лицо Феофила, его глаза… и жар опять разливался по ее внутренностям. В тоске она твердила Иисусову молитву, но внимание не сосредотачивалось на словах, и внутренний пламень не угасал. «Иоанн Грамматик оказался прав! – думала она. – Вот оно, наказание за то, что я дерзнула испытать судьбу, “проверить” призвание! Но, может быть, такое искушение надо претерпеть для опытности? А я-то думала, что пройдут все эти любовные страсти мимо меня! Нет, не прошли… Не надо было жить в такой уверенности и возноситься!»
Кассия встала с постели, пошла в молельню, зажгла лампаду перед иконой и стала класть земные поклоны, на каждый поклон повторяя: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое!» Наконец, изнемогши, она легла и почти сразу уснула. Но под утро ей приснился Феофил. Он подошел к ней и протянул золотое яблоко, она взяла его, и юноша обнял ее и привлек к себе… Кассия проснулась в смущении и снова встала на поклоны, потом прочла несколько кафизм из Псалтири и села у окна, шепча Иисусову молитву.
«Чтобы не быть пораженной или не поразить», – вспомнилось ей.
– Не вышло! – прошептала она.
И опять эти темные глаза… И снова ее бросает то в жар, то в холод…
Светлое пятно легло на занавеску. Кассия встала, отодвинула ее и зажмурилась. Над Константинополем всходило солнце. Начинался новый день – но уже другой жизни.
8. «Пир»
Сердце ж молвило мне: «Кто возмечтал, будто бы так легко
Будет им побежден Эрос-хитрец, верно, мечтает тот,
Сколько звезд в небесах ночью прошло, счесть по десяткам вмиг».
(Феокрит)
Прошли три недели с того дня, как уроки в доме недалеко от форума Константина были прерваны, и Лев поймал себя на том, что заскучал. Молодой человек удивился: он уже забыл, когда в последний раз испытывал скуку. Лев несколько лет прожил в окружении книг и не помнил, чтобы когда-нибудь скучал над рукописью. Но теперь он перечитывал Аристотеля и чувствовал, что ему не хватает чего-то существенного, важного, без чего чтение, казалось, теряло половину… или даже почти весь смысл.
Его математический ум, обнаружив и определив новое ощущение, быстро разложил его на составляющие, докапываясь до причин. Сомнений не было: он скучал по своей ученице. Открытие поразило его. Но это было так: он скучал по визитам в особняк с видом на колонну Константина из окна гостиной, по чтению в слух внимательной слушательницы, по ее вопросам, по обсуждениям прочитанного и… И по ней самой.
